Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
– Вы служите? Давно?
– Служу, – быстро ответила Женя, – и очень довольна. С вас восемьдесят семь. Ты женился?
Кто-то больно надавил плечо, еще кто-то ударил Локшина ридикюлем по руке и он пригнувшись, влез головой в окошечко кассы.
– Елка скучает, спрашивала о тебе, – сказала Женя, взволнованно придвигая сдачу, – получите Вам тринадцать.
– Хорошо, – ответил Локшин, – я постараюсь…
Негодующая очередь окончательно оттеснила его, он обернулся, но кроме знакомого узла каштановых волос над блестящей клавиатурой кассы ничего не увидел.
Выйдя на улицу, он из ближайшего автомата позвонил
– Уехал в Ленинград.
– Надолго?
– Недели на две.
Сиреневая пелена наступающего вечера быстро опускалась на задыхающуюся Тверскую. Суетливая беготня по магазинам, стояние в хвостах, грубые окрики приказчиков, многообразие ассортимента вещей, заказанных Ольгой – а тут был и только-что вышедший десятый том Клима Сангина, и объёмистый курс термодинамики, и заграничные чулки, обязательно марки «Виктория», и два кило пиленого сахара, и консервы, и платье, которое надо было получить от портнихи, – все эти поручения заняли несколько утомительных часов.
Когда, обвешанный многочисленными покупками, он вышел от портнихи, над колодцем двора в черном, душном небе плавились звезды. Но левый над багровеющими крышами край ночного неба был весь в зеленовато-прозрачном зареве. Локшин спустился по Тверской: выхваченные чудовищной лавиной света дома напоминали феерические города киносъемок. Искусственное солнце академика Загородного исполинским маяком возвышалось над зданием Моссовета. – издали оно казалось сильно увеличенной, окруженной мигающими кольцами зеленоватой переливающейся луной.
У Моссовета и в сквере на скамьях, на каменных карнизах ограды сидели и лежали полуголые подростки.
– Ты ореховым маслом мажься, – кожа не шелушится, – услышал Локшин молодой женский голос.
– Нюрка совсем коричневая.
– Она и на Клязьме и две недели загорает.
Локшин недоуменно взглянул на загорающих под искусственным солнцем людей и с удивлением убедился, что ярко освещенные спины были действительно покрыты бронзовым слоем загара.
В вагоне автопоезда Локшин развернул купленные днем газету и еженедельники. Первое, что бросилось ему в глаза это кричащий заголовок «Голоса»: «Еще о миллионах, брошенных на ветер. РКП начинает ревизию. Диефикаторы и их делишки».
«Планирование, проводимое комитетом, – писал в очередной статье Бугаевский, – является заведомо вредительским актом. Достаточно напомнить о консервации „Красного Пути“ вопреки воле рабочих и профорганизаций».
Не было ни одного смертного греха, в котором был бы неповинен злосчастный комитет по диефикации и его фактический руководитель. Очередной фельетон, написанный тем же Бугаевским, доказывал, что если Локшин и его «теплая компания» еще находятся на свободе, то объясняется это только нашей мягкостью и безразличием. Комитет непроизводительно расходует отпущенные ему суммы. Искусственное солнце Загородного представляющее не что иное, как сильно увеличенную кварцевую лампу, потребовало дорогого заграничного оборудования, а неизвестно, оправдает ли себя этот опыт. В лучшем случае солнце это можно будет использовать в качестве одного из аттракционов парка культуры и отдыха. Завод «Вите-гляс» давно затоварился производя дорогую и никому ненужную продукцию.
– Мы надеемся, – заканчивались почти все статьи, – что прокуратура и РКП не преминут заглянуть в тайники пресловутого комитета и вывести на чистую
Дальше в коротенькой заметке, за подписью «Монтер» сообщалось, что администрация завода «Вите-гляс», хвалящаяся якобы полной рационализацией производства, не может додуматься до такой простой вещи как замена грозящих самовозгоранием проводов.
«Несмотря на многочисленные наши заявления. – писал Монтер, – администрация глуха, как тетерев. А откуда берутся средства на ненужную никому командировку за границу одного из воротил комитета по диефикации академика Загородного?»
Локшин с досадой вышвырнул газеты за окно и поспешно перелистал журналы. Но ни один из журналов ни словом не упоминал о диефикации. Лишь в «Журнале для женщин» на последней полосе был дан портрет очень хорошо одетой с лицом мировой звезды экрана девушки, на фоне зубчатых колес и шестеренок с невыразительной надписью:
– В диефицированной Москве.
Несколько строк о диефикации Локшин нашел и в «Огоньке». В отделе «Окно в мир», рядом с фотографией редкостного пуделя, купленного в Лондоне герцогом Соуптгемским за баснословную сумму, занимая точно такое же место, находился, снимок с решетчатого цоколя искусственного солнца и под ним в трех строках сообщалось нечто невразумительное об усилении ночного освещения Москвы.
Отбросив журналы, Локшин высунул из окна разгоряченную голову. Вдали россыпью пестрых огней переливалась Москва.
– Город энтузиастов, – с горечью подумал Локшин.
У самой дачи он различил в темноте смутную фигуру с огромным портфелем.
– Паша, – с удивлением узнал в этой фигуре Локшин делопроизводителя комитета.
С ужимками и смешками Паша рассказал о том, что Алексей Викторович тотчас же после ухода Локшина вспомнил, что на некоторых бумагах требуется обязательно подпись или Сибирякова или Локшина. Сибиряков уехал в Ленинград, значит остается один Локшин.
– Что за чепуха, – проворчал Локшин.
– Где ваши бумаги, давайте.
Паша развернул портфель и тут же, на полутемной террасе Локшин подписал несколько, на его взгляд, совсем неважных бумаг, думая в это время о том, что Ольга, спит, что Ольга не дождалась его, что Ольга не могла его встретить.
Глава седьмая
Инженер Винклер
Плотная, слегка выпуклая желтая шляпка гриба была покрыта росистой слизью, отчего в запутавшихся в хвое солнечных лучах казалась обмазанной маслом. Локшин осторожно подрезал ножку и бросил масляк в корзину. Рядом, сквозь мшистую поросль проступал второй такой же гриб. Локшин отшвырнул фуражку и, усевшись на колени, начал собирать грибы. Желтые, коричневые, красноватые шляпка проступали то тут, то там.
– Ольга, – торжествующе закричал он. Но Ольга не отозвалась.
Локшин торопливо собран грибы а зашагал вслед далеким тающим в перелесье голосам. Медлительные сосны словно нехотя расступились, зеленым прудом расплеснулась лесная поляна. У расщепленного грозой дерева, разбросав по траве вымышленные цветы пестрого платья, сидела Ольга и подняв голову, внимательно слушала Винклера. Локшин торжественно поднял корзину.
– Глядите. А ты не слыхала – я тебе кричал!
Винклер прервал разговор и, заглянув в корзину, почти пренебрежительно сказал.