Город и город

Мьевиль Чайна

— Господи, — сказал я. — Кто это нашёл? Что это такое?

Гадлем вздохнул и потёр глаза.

— Подождите, подождите.

Я поднял руку. Посмотрел на письмо из Комитета по надзору, которым Гадлем обмахивался, как веером.

— Это угол Связующего зала, — сказал я. — Чёрт возьми. Это Связующий зал. А это фургон Хуруща, который едет из Бещеля в Уль-Кому и возвращается снова. Законно.

— Браво, — сказал Гадлем, как усталый ведущий игрового шоу. — Браво, браво, чтоб вам, браво!

В рамках, сообщили нам — и к чему, сказал я Гадлему, мы ещё вернёмся, —

рутинных расследований, проводимых в связи с любым вызовом Бреши, были изучены записи камер видеонаблюдения за ту ночь, о которой шла речь. Это было неубедительно. Дело настолько явно представлялось связанным с брешью, что ни у кого не было оснований так усердно корпеть над многими часами записей. Кроме того, старые камеры с бещельской стороны Связующего зала не дали бы достаточно чётких картинок для идентификации машины — эти записи были извне, из системы видеонаблюдения какого-нибудь банка, где их реквизировал некий следователь.

С помощью фотографий, предоставленных инспектором Борлу и его командой, услышали мы, было установлено, что один из автомобилей, проходивших через официальный контрольно-пропускной пункт в Связующем зале, из Бещеля в Уль-Кому и обратно, был тем, в котором вывезли тело умершей. Соответственно, несмотря на то что было совершено чудовищное преступление, которое надлежит расследовать в срочном порядке, перенос тела от места убийства, по-видимому, случившегося в Уль-Коме, на место выброса в Бещеле не был, по сути, сопряжён с брешью. Переезд из города в город был законным. Соответственно, не имелось оснований для вызова Бреши. Никакой бреши проделано не было.

Это такой род юридической ситуации, на который иностранцы реагируют с понятным недоумением. Контрабанда, настаивают они, к примеру. Контрабанда является брешью, да? По самой своей сути, да? Однако нет.

Брешь располагает полномочиями, которые трудно представить, но её вызов происходит при совершенно точных обстоятельствах. Это не сам переход из одного города в другой, даже не переход с контрабандой — это способ перехода. Бросьте кошку, кокаин или оружие из бещельского окна через заштрихованный двор в уль-комский сад, чтобы это подобрал ваш сообщник, — вот это и есть брешь, и Брешь заберёт вас, и это всё равно останется брешью, бросай вы хлеб или перья. Украсть ядерное оружие и тайно пронести его с собой через Связующий зал, когда переходите, но переходите именно через саму эту границу? В этом официальном контрольно-пропускном пункте, где города встречаются друг с другом? При этом совершается множество преступлений, но они не являются брешью.

Сама по себе контрабанда не есть брешь, хотя большинство брешей проделываются в целях контрабанды. Однако самые сметливые деятели всегда стремятся к правильному пересечению, они глубоко уважают границы городов, поэтому, будучи пойманными, они сталкиваются только с законами того или иного города или обоих городов, но не с силой Бреши. Возможно, Брешь учитывает подробности этих преступлений, коль скоро совершена брешь, все правонарушения в Уль-Коме, Бещеле или обоих, но если так, то лишь

потому, что преступления эти являются функциями бреши, единственного нарушения, караемого Брешью, экзистенциального неуважения к границам Уль-Комы и Бещеля.

Угон фургона и выброс трупа в Бещеле были незаконны. Ужасное убийство в Уль-Коме — тоже. Но то, что мы полагали особой трансгрессивной связью между этими событиями, никогда не имело места. Весь проезд представлялся скрупулёзно законным, осуществлённым через официальные каналы, и все документы были на месте. Даже если разрешения были подделаны, пересечение границ в Связующем зале превращало это в вопрос о незаконном въезде, а не о бреши. Такое преступление могло произойти в любой стране. Бреши не было.

— Это чушь собачья. — Я расхаживал взад и вперёд между столом Гадлема и застывшей на экране машиной, перевозившей жертву. — Это чушь. Нас обвели вокруг пальца.

— Это чушь, говорит он мне, — поведал Гадлем миру. — Он говорит, что нас надули.

— Нас надули, сэр. Нам нужна Брешь. Как, чёрт возьми, мы справимся с этим сами? Кто-то где-то пытается не дать делу сдвинуться с мёртвой точки.

— Нас обвели вокруг пальца, говорит он мне, и, надо заметить, он говорит это так, как будто я с ним не соглашаюсь. Чего я никак за собой не усматриваю.

— Серьёзно, что…

— На самом деле можно сказать, что я согласен с ним в пугающей степени. Конечно, нас обвели вокруг пальца, Борлу. Перестаньте вертеться, как ошпаренная собака. Что вы хотите мне сказать? Да, да, да, это чушь, да, кто-то нас подставил. Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Что-нибудь! Должен же быть какой-то выход. Мы могли бы обратиться…

— Послушайте, Тьядор. — Он сложил пальцы горсткой. — Мы оба понимаем, что здесь произошло. Мы оба злимся, что дело по-прежнему остаётся у вас. По разным причинам, возможно, но…

Он отмахнулся от продолжения.

— Но вот проблема, которой вы не учитываете. Хотя, да, мы оба можем согласиться, что от внезапного обнаружения этих кадров дурно пахнет и что нами, похоже, как бумажкой на ниточке, играет какой-то злобный котёнок из правительства, да, да, да, но, Борлу, каким бы образом они ни вышли на эти доказательства, это решение правильное.

— Пограничников опросили?

— Да, и это ни черта не дало, но вы что, думаете, они ведут учёт всех, кого пропускают? Всё, что им было нужно, это увидеть что-нибудь, отдалённо напоминающее пропуск. С этим не поспоришь.

Он махнул рукой в сторону телевизора. Он был прав. Я помотал головой.

— Как показывает эта запись, — сказал он, — фургон бреши не делал, а следовательно, говорить о какой-либо апелляции не приходится. Мы не можем вызвать Брешь. Только не по этому делу. Честно говоря, нам и не следовало бы это делать.

— И что же теперь?

— Теперь вот что: вы продолжаете это расследование. Вы его начали, вы его и заканчивайте.

— Но это…

— … в Уль-Коме, да, я знаю. Туда вы и отправитесь.