Город мечты

Вавикин Виталий

– Гостиная прямо по коридору! – словно издеваясь, подсказал патрульный.

По глянцевым обоям ползли причудливые тени. Активированная нейронная программа продолжала транслировать в радиусе квартиры релаксационную программу, смешивая мягкие цветовые гаммы с ненавязчивыми тибетскими мантрами. Белье на большой кровати было смято. На нем еще оставался отпечаток человеческого тела.

Он ушел несколько дней назад, оставив в память о себе лишь запах – сладкий табачный аромат дешевого, но от этого не менее стойкого одеколона. Его жертва – рыжеволосая девушка двадцати восьми лет –

вдыхала этот запах незадолго до смерти. Ее виной стали собственные руки – тонкие длинные пальцы, крепкие ногти, нежная бледная кожа. Ладони мягкие, чувственные. Эти руки должны были ласкать детей. Убийца знал это. Знал он и то, что его руки слишком грубы для младенцев. Его пальцы сдавливали хрупкую женскую шею. Он наслаждался моментом. Чувствовать, как слабеет хватка вцепившихся в его грудь пальцев, мутнеет взгляд налитых кровью глаз, – это было прекрасно.

Теперь убийца был далеко отсюда. Он сделал то, что хотел сделать, найдя своему поступку оправдание. Найдя причину. Руки девушки. Левая кисть. Убийца унес ее в желтой корзине, предназначенной для ланча. Он отсек ее одним ударом после того, как жертва умерла. Меньше всего ему хотелось слушать ее крики. Боль не прельщала его. Лишь только жизнь, медленно угасавшая в мутнеющих глазах.

Лобачевский смотрел на начинавшее разлагаться тело девушки, благодаря Маслаковых за современную систему кондиционирования. Запашок, конечно, стоял тот еще, но ведь могло все быть намного хуже, как, например, в случае с доктором Харченко.

– Соседей опросили? – обратился Лобачевский к патрульным, когда закончил с осмотром.

– Они сказали, что видели, как три дня назад от Катьки…

– Катька – это та, что лежит там и гниет?

– Да, – патрульный сплюнул себе под ноги, словно, упомянув имя, облизал гниющую кожу этой девушки. – Так вот, от Катьки, – он снова сплюнул, – выходил какой-то мужчина с желтой корзиной для ланча.

– Они его знают?

– Нет.

– А лицо? Как он выглядел?

– Они говорят, что не запомнили. Только шрамы.

– Что?

– Он был весь в свежих порезах.

– Вот как?

– Да, – патрульный снова плюнул себе под ноги, попал на ботинок и смачно выругался.

Лобачевский покинул место преступления лишь несколько часов спустя. Поговорил с соседями Екатерины Марушкиной, дождался коронеров, криминалистов. Не каждый день в этом идеальном городе происходило нечто подобное.

Лишь ближе к вечеру Лобачевский смог освободиться. Он сидел за своим рабочим столом, разглядывая сделанный от руки рисунок. На небольшом листке было изображено лицо. Лобачевский никогда не отличался склонностью к изобразительным искусствам, поэтому рисунок был, мягко сказать, не очень. Но не лицо интересовало сейчас детектива. На этом рисунке он схематично изобразил все шрамы на лице незнакомого мужчины, которые соседи Марушкиной смогли вспомнить.

Убрав рисунок в карман, Лобачевский связался с Джимом и договорился о встрече.

* * *

– Уверяю тебя, это был не я! – решительно заявил ему Джим.

– Посмотри на рисунок.

– Я не убивал эту женщину.

– Твои порезы…

– Послушай, Лобачевский, у меня жена умирает – думаешь, мне интересно сидеть здесь и слушать все это?

– Я сочувствую, Джим, но пойми, соседи убитой узнали тебя.

– Этого не может быть. Ты сам сказал, что они запомнили только порезы… К тому же если для тебя это так важно, то устрой мне встречу с ними. Уверен, на порезах сходство закончится.

– Не забывай, что рука убитой оказалась в твоей комнате.

– Но не сам же я ее туда принес!

– Я всего лишь хочу помочь.

– Пошел к черту!

Джим вышел из бара, оставив лейтенанта наедине с тяжелыми мыслями. Поток машин медленно плыл по загруженной улице.

– Садись! – услышал Джим женский голос.

Она звала его из салона такси, остановившегося рядом. На вид ей было около пятидесяти. Крашеные волосы, минимум косметики.

– Я оставляла тебе папку с бумагами, – сказала женщина, и это было лучше любой визитной карточки.

Джим сел в машину. Такси лихо сорвалось с места и помчалось на север.

– Как твоя жена, Джим? – осторожно спросила Наталья Гамзулина.

– Ей очень плохо.

– Ты просмотрел бумаги, которые мы передали тебе?

– Дарья сказала, что они могут помочь Ксении.

– Дарья?

– Доктор Силуянова.

– Она лечащий врач твоей жены?

– Да. Мы ездили к доктору Харченко, надеясь узнать что-нибудь…

– Я знаю, Джим.

– Он мертв.

– И это я тоже знаю.

– Тогда скажите мне, что здесь происходит, черт возьми?

– Слишком многое, Джим.

– Я хочу знать.

– Не сейчас, – Натали протянула ему новую папку с бумагами. – Посмотри их, когда вернешься в комплекс.

– Что там?

– Что-то очень важное.

Такси остановилось. Улица была совершенно незнакома Джиму.

– Могли бы подвезти, – недовольно буркнул он, вылезая из машины.

– Будь осторожен, Джим, за тобой наблюдаю не только я.

* * *

Сон. Огромная яма поглощала Джима, и он с радостью летел в эти открытые объятия, на дне которых не было ничего. Лишь только синий цвет. Такой же яркий, как небо, такой же глубокий, как морская пучина.

– Джим! – этот голос доносился откуда-то извне.

Дарья. Она трясла его за плечи, пытаясь разбудить.

– Что случилось?

– Кто тебе это дал? – она протянула ему папку с бумагами Натальи Гамзулиной.

– Не знаю.

– Проснись, Джим! Ты пришел сегодня вечером и сказал, что мне нужно это посмотреть. Теперь ответь мне, кто дал тебе ЭТО? – Дарья высыпала на стол содержимое пакета.

– Женщина, – Джим, зевая, протирал глаза, пытаясь смахнуть с них остатки дивного сна. – Кажется, ее зовут Наталья.

– Ты знаешь, что это?

– Нет.

– Это… Черт! Кто эта женщина, Джим?

– Какая?

– Да проснись ты наконец!

Дарья снова начала трясти его за плечи.

– Я не верю, что доктор Харченко осознанно убил новорожденного, – заявила она, когда Джим поднялся на ноги.

– Там что, так написано?

– Да, Джим! Кроме того там говорится, что Харченко своим поступком смог отсрочить неизбежную дату апокалипсиса.