Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Де Сези, чтобы скрыть замешательство, охватившее его, подбросил в курильницу ароматические травы и постарался окутаться дымом. Он вспомнил день, когда Арсана потребовала именно эти доказательства. Он уступил, зная, что… концы в воду. Выплыла ли она сама, или только пояс нашли? Де Сези хотел спросить об этом, но язык его словно прилип к гортани.
Саакадзе насмешливо следил за струями фиолетового дыма.
— Опрометчивые поступки не похожи на дым курильницы, они оставляют след. Разве не мог за графа написать слуга? Боно? Посол может писать даже о том, что настал час, когда одно государство может ограбить другое, но грабителю опасно доверяться медальону. — Заметив нервное движение руки де Сези, Моурави услужливо подал ему шпагу и хладнокровно продолжал: — Так вот, говорить все можно, особенно красивым женщинам, но писать опасно.
— Сколько?
— Все!
— Все! Все! — теряя самообладание, взревел де Сези. — И Серого монаха? И кардинала Ришелье?
— Нет, они мне ни к чему. А вот послу нужны сдержанность и улыбка, а не НИЧЕГО на птичьем молоке.
— Вы… Вы надеетесь играть со мною, как с голубком коршун?
— Вернее, как барс с лисицей.
— Сколько? — прохрипел де Сези. — Сколько?!
— За что?
— За письмо и медальон?
— Жизнь Эракле Афендули неприкосновенна.
— Согласен!
— Не верю!
— Отлично! Что в залог? Сундук?
— Э-э, посол так дешево ценит бесценную жизнь Эракле?
— Но, мой бог! Я уже расплатился с вами, и довольно щедро! Вы раньше срока узнали о тайном решении Дивана.
— Я тоже умею расплачиваться щедро, потому продолжаю разговор с послом, а не… скажем, с Фомой Кантакузином. Сундук должен быть прислан ко мне с Клодом Жерменом, а также все драгоценности, что были на Арсане, — «дитя» этого требует и не отступит ни на шаг. Кстати, иезуит погостит у меня, пока Эракле не покинет Турцию. Но если…
— У вас, монсеньер, хороший аппетит. А куда так спешит богач? На Кипр, к веселому завтраку?
— На скучный пост в свое последнее поместье. Благодаря бесстыдным грабителям он больше не богач. — Саакадзе пристально следил за обрадованным де Сези. — И еще в залог ожерелье ханым-везир Фатимы на… скажем, три пятницы… потом…
— Вы его вернете мне вместе с письмом?
— Почему я? Эракле Афендули оставляет верного человека для охраны разрушенного Белого дворца. Ведь послу известно, как он ценит руины. И хотя они не древние, все же немало ему стоили. Так вот, как только фанариот уедет, этот человек отнесет ожерелье Хозрев-паше. Его добыча — его право. А посол получит свое. Но пока Эракле здесь, я не спокоен, потому не позже как через три дня — Клод и сундук, или ожерелье и сундук, и ценности Арсаны у меня… или на четвертый день Фома Кантакузин расскажет обо всем султану. Итак — три дня!
— Фантазия не сильнее разума. Это невозможно! Клод бежал, захватив все безделушки, облюбованные им в Белом дворце. Ведь это он устроил нападение, иначе зачем бы ему бежать?
— О-о! Как неосторожен Хозрев-паша!
— Непостижимо! При чем тут Хозрев-паша?!
— После присвоения владения Афендули на Принцевых островах он не должен пренебрегать опытом.
«Проклятая дрожь!» Де Сези посмотрел на плотно задвинутые шторы.
— Заверяю, Клод Жермен бежал.
— Оставив высокочтимому послу все ценности? Говорят, инквизицию придумали иезуиты, но к себе они не любят применять ее забавы — скажем, вгонять иголки под ногти, — и тут же выдают своих сообщников. А как…
— Клянусь, он бежал! Но жизнь Эракле Афендули неприкосновенна, готов поклясться на кресте.
— Не верю.
— Что в залог?
— Клод Жермен.
— Он бежал.
— Тогда все, что перечислил я, и ожерелье, которое Хозрев-паша выудил из антиков Афендули.
— Это неосуществимо! Ханым-везир Фатима не отдаст. И не следует забывать, что она сестра султана.
— Сестра султана? Святая дева! Я об этом чуть не забыл! Посол должен передать Хозреву, что нехорошо знатной даме уподобляться воробью и из-под чужого клюва тащить зерно. Говорят, султан восхищался ожерельем, но, узнав, что его купил Хозрев-паша у прибывшего из Египта купца, поморщился, ибо не доверяет вкусу везира. Потом, зная скупость Хозрева, усомнился в ценности ожерелья. Думаю, «падишах вселенной» будет приятно удивлен, узнав — скажем, от Фомы Кантакузина, — откуда у царственной сестры ожерелье.
Хорошо, если не рассвирепеет, ибо египетский купец тут ни при чем.
— Советую, мой друг…
— Прошу не называть меня другом, ибо придаю чувству дружбы священное значение. Так что мне советует де Сези?
— Покориться решению Дивана и ни в коем случае не восстанавливать против себя первого везира.
— Ни первого, ни последнего не устрашаюсь. И если через три дня я не получу сундук, ценности и ожерелье, то…
— Мой бог, почему такая спешка? Ведь сперва надо догнать Клода, сундук у него.
— …то на четвертый день к королю франков поскачет гонец.
— От вас?
— Я слишком мал для того, кто носит имя Людовика. От патриарха Кирилла. И даже к султану с таким делом сам не обращусь, — удобнее Фоме Кантакузину.
«Проклятая дрожь!» — мысленно возмущался собою граф. И как можно спокойнее:
— Дьявол побери, султану не до пустяков! Я, кажется, предупредил вас: он готовится к большой войне! И вам полезнее думать о более важном для вас. Раньше Дунай — потом Заендеруд!
— Раньше шах — потом император!
— Если разговор закончен, напоминаю о поединке.
— Если граф рассчитывает ударом шпаги прервать спор со мною, то напрасно, — и, подойдя к столику, над которым висел портрет мадам де Нонанкур, Саакадзе взял увесистую бронзовую медаль с изображением короля Людовика, сплющил в кулаке и бросил на сукно. — Я играю честно: драться будем на конях.
Де Сези не в силах был скрыть смятение, он инстинктивно подался назад и почти прохрипел:
— Что еще за причуда?!.
— Не причуда, франкский посол, а привычка. Все знают: я люблю одним ударом меча рассекать всадника вместе с конем. Конь должен отвечать за своего хозяина. Итак, через час — если не раздумаешь — на конях!
— Придется отложить, дела Франции превыше всего! Но запомните, Моурав-бек, если дьявол поможет вам не задохнуться в серном дыму, я сочту священной обязанностью вонзить клинок в ваше…
Яркий луч ударил в зеркало камина. Де Сези отпрянул. Из глубины сплющенной медали угрожающе смотрело на посла искаженное лицо Людовика XIII. Король играл в «живые шахматы».