Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Похолодало, Георгий накинул на плечи Русудан свою бурку. Она улыбается ему; под порывом мгновенно налетевшего ветра из-под бархатной шапочки выбились волосы, они все еще отсвечивают черным блеском, и все еще Русудан изумляет своей строгой красотой, отражающей величие ее натуры и глубину души.
И именно потому, что она в сознании Моурави всегда такая же чарующая, он вспомнил другую, затерянную в горах, замурованную в монастырских стенах, где отцвела ее молодость. Золотая Нино! И невольно, испытывая боль, опять с трепетом думает: «Неужели двоих люблю?»
Он прикрыл нагайкой глаза и тотчас опустил ее, порывистым движением поправил тесьму на бурке Русудан. Во взоре его отражается столько нежности, что губы Русудан дрогнули и голубоватая жилка забилась на виске.
Среди природы, не созданной для любви, в мрачном ущелье, лишенном прелести цветов, на пути в неизвестность они вновь ощутили себя в благотворной власти самого таинственного из чувств…
И вдруг… Керим с силой натянул поводья, конь захрипел:
— О первопричина всех причин! Что посылает мне аллах, сон или явь?!
Удивленно смотрит и Саакадзе на странного всадника.
И внезапно, отзываясь гулким эхом в ущелье, прогремел его голос, так знакомый врагам и друзьям:
— Керим! Ты ли это или приятное видение? Э-э, Керим!
Подобно сорвавшемуся с вершины обломку скалы, несется Керим. Он уже не верит реально происходящему. Он…
Саакадзе подхватывает упавшего к его ногам, трясущегося, словно в лихорадке Керима.
— Дорогой Керим, очнись, ты среди друзей, — участливо говорит Русудан, проводя ладонью по его лицу.
— О мои повелитель! Пусть небо продлит твою жизнь до конца света! О возвышенная ханум, да исполнятся твои желания, как желание самого аллаха!.. Мое волнение от великой радости! Да простится мне…
— Едем! Едем, дорогой! — Георгий обнял и по-отечески поцеловал Керима. — И для меня твое появление неожиданно. Странно, Русудан, мы сейчас говорили о дороге в Картли, — уж не счастливое ли предзнаменование наша встреча с Керимом?
Но вот и Эрзурум. Террасы спускающихся к равнине домов. Минареты в зеленоватом тумане. Дом с нависшей над улицей крышей.
— Моурави! Моурави! Госпожа Русудан! Керим! — Эрасти забыл про обиду: Моурави впервые не взял его с собой, как будто ломота в спине у оруженосца подходящий повод для опрометчивых решений! И сейчас он ревел как буйвол — Моурави!..
Госпожа!.. А с ними…
«Барсы» рванулись к выходу. Хорешани, Дареджан, накидывая на головы покрывала, спешили за ними.
Керим попадал из одних объятий в другие, он никак еще не мог прийти в себя от поразившего его недавно ужаса, а нахлынувшая радость душила, и нежданно слезы хлынули из его утомленных глаз. Он не стеснялся их: слишком потрясли его и ужасный мираж и радостная явь.
Уже удалились на ночлег в караван-хане измученные погонщики, а Керим все еще осторожно дотрагивался до лица то одного «барса», то другого и внезапно вскрикнул:
— «О всемогущий, скольких на спине земли мы почитаем живыми, а они мертвы, и скольких во чреве земли мы почитаем мертвыми, а они живы!..» [16] Да ниспошлет небо долгие годы любимым мною больше, чем возможно любить! Все, все живы! О аллах, сколь бесконечна твоя милость!
Дато, не понимая, почему в таком смятении Керим, обнимал его и успокаивал:
[16]
Эти слова принадлежат Абу-Хасану Харакани, автору «Нурал-Улум» («Свет наук»), жившему в IV веке.
— Друг, что приключилось с тобой? Кто выбил тебя из седла? Разве возможно представить нас неживыми? Спроси у гор Сурами!
— У Триалетских вершин! — подхватил Элизбар.
— У отрогов Упадари! — проронил Ростом.
— У Ломта-горы! — воскликнул Автандил.
— У Сапурцлийской долины! — промолвил Эрасти.
— У Марткобской равнины! — выкрикнул Димитрий.
— У Марабдинского поля! — добавил Пануш.
— У Жинвальского моста! — буркнул Матарс.
— У стен Горис-цихе! — воскликнул Гиви.
— Не спрашивай лишь у Базалетского озера, — вздохнул Георгий. — Оно немо.
Внимательно взглянула Русудан на Керима и вновь нежно, по-матерински провела ладонью по его разгоряченному лицу.
И сразу повеселел Керим, его охватило желание свершить что-то значительное. Одним рывком он притянул к себе тугой вьюк и стал с какой-то нервической торопливостью рвать веревки, зубами распутывать узлы.
Звонко расхохоталась Хорешани:
— Ты, вероятно, дорогой, немного успел рассказать по дороге, так не лучше ли, друг, сперва в доме разгрузить мысли и за трапезой обрадовать нас приятными вестями о Картли?
Но Керим в каком-то самозабвении стал вытаскивать из вьюка мохнатые бурки, бросая их к ногам «барсов».
— Мой господин! Мой… повелитель! — как-то по-особенному взволнованно обратился он к Саакадзе. — Это… это вам от ополченцев Ничбисского леса…
— Картлийские бурки! Полтора спокойных дня тебе на отдых!
А Керим все вытаскивал и вытаскивал: черные, серые, белые. Они ложились как цепи гор, манили в далекую даль, доносили запах родной земли, звали к битвам за счастье, напоминали о долге, подымали ввысь, как крылья орла. Ничбисский лес! Он стал далеким прошлым, но он был и недалеким будущим. Боевой привет от ополченцев, вооруженных сил народа, источника всех источников!
И Георгий и «барсы» почувствовали несказанную радость. Керим угодил им и сам от этого стал необычайно оживлен. Недаром сказано: иной раз и слиток золота не сделает то, что может сделать кусок войлока, обращенного в плащ витязя. В порыве благодарности «барсы», обнимая, ласково тормошили Керима и никак не могли насмотреться на дар «обязанных перед родиной».
Потом все было как во сне. Несмотря на запрет женщин (нельзя же беспокоить гостя до утра!), «барсы» еще долго взволнованным шепотом расспрашивали Керима о близких, и он едва успевал отвечать: