Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Оказывается, Гассан, друживший со старшим слугою Эреб-хана, немало узнавал от него новостей. Вот и сейчас слуга предупредил Гассана, что Эреб-хан, вернувшись из Чехель-Сотун, стал, по обыкновению, уничтожать зло, то есть выпил много вина и не преминул рассказать любимому сыну все, о чем говорилось среди двадцати колонн, устремленных ввысь, и двадцати, отраженных в воде. Желая обрадовать Гассана, а вероятнее всего — еще больше похвастать своей близостью к хану, слуга, как только Эреб уснул, прибежал в дом к находчивому гебру.
Проводив друга и пообещав ему устроить пир, когда все свершится, Гассан, несмотря на волнение, решил молчать до рассвета. Но радостная весть от первых петухов до последних давила его, не давая уснуть. И на рассвете Гассан схватил золотой талисман и золотые туфли, которые мирза приготовил именно на такой случай, кинулся будить Хосро. Очевидно, мирзу ублажали во сне приятные видения, ибо, рассвирепев, он, не поднимая головы с мутаки, швырнул в Гассана кальян. Обратив на это внимания столько же, сколько на вздох курицы, Гассан вскрикнул:
— Да будет твое пробуждение подобно полету орла в небе! Я, ага, сон видел.
— Ты что же, разжиревший кабан, не мог подождать до утра? И потом, кто тебе сказал, что я стремлюсь к небу?
Обозленный мирза снова стал искать, что бы еще потяжелее метнуть в Гассана, но, не найдя увесистого кувшина, ограничился легким столиком. Отскочив, Гассан выкрикнул:
— О гебры! Будьте мне свидетелями! Сегодня шах-ин-шах призовет Хосро-мирзу… — и, заметив, что Хосро хочет повернуться на правый бок, закричал: — Ага, я сегодня сон видел, будто вся площадь полна гебрами, и все кричат вместе, и никто друг друга не слушает.
Тогда выехал на золотистом коне молодой гебр и сказал: «Пусть не забудет мирза надеть талисман, ибо не только горе, но и радость убивает». Тут я проснулся и поспешил к тебе, о мирза мой, с талисманом, ибо сказано: мертвого никаким царством не обрадуешь.
— Из-за такого сна ты, паршивый ворон, оторвал меня от райской гурии, которую я так сжимал в объятиях, что из нее молоко сочилось?! Я тебя живого обрадую царством мертвых, послав на ужин шайтану! — И Хосро схватил саблю с надписью: «Берегись — обожгу!»
Но Гассан как ни в чем не бывало еще громче закричал:
— Тут один самый старый подошел близко и смотрит на меня удивленно: «Почему, о Гассан, ты не будишь своего господина? Разве шах-ин-шах любит, когда его заставляют ждать? Поспеши, о верный Гассан, пусть твой господин заранее наденет золотые туфли. Ведь сегодня он услышит слова, подобные звуку флейты».
Может, Хосро и запустил бы в Гассана саблей, но вбежал бледный слуга и сказал, что Караджугай-хан прислал гонца предупредить Хосро-мирзу, чтобы он сегодня не ел ничего пахучего, ибо «солнце Ирана», возможно, допустит сегодня счастливого мирзу к своей алмазной руке.
Когда к вечеру взволнованный и бледный Хосро-мирза вернулся из Чехель-Сотун, он осыпал Гассана подарками и, позвав своего лекаря, приказал следить за здоровьем Гассана, словно перед ним был не слуга, а драгоценный сосуд, наполненный райскими изречениями.
С того времени Гассан стал совсем полновластным хозяином в доме мирзы, а сам Хосро-мирза ни в чем не отказывал ловкому сновидцу…
Если покончено с одним делом, можно заняться другим. Из самого большого кувшина, если перевернуть его, вода выльется до последней капли. А разве небо над Месопотамией не дно большого кувшина? Пусть флейтисты, барабанщики и трубачи играют «Отъезд». Шах Аббас торопится.
И вот Чехель-Сотун погружается в безмолвие. А шах-ин-шах собирается на поля битв. Но напрасно засуетился гарем, «лев Ирана» строго объявил, что едет только с приближенными ханами: полководцами, ближайшими советниками и прислужниками. «Такое решение вызвано важностью дела», — так говорят ханы. Но жены и хасеги-наложницы потихоньку шепчутся в прохладном саду под деревьями, в зеленой и розовой воде бассейнов, на тахтах, покрытых керманшахами: «Шах отправил к Лелу евнуха Мусаиба — не пожелает ли царственная Лелу сопровождать шаха в его поездке». Предвидя резкий отказ, Мусаиб приказал евнухам не сторожить дверь, в которую он войдет. И не напрасно. С отвращением Лелу заявила, что никогда и никуда она сопровождать убийцу своего сына не станет, а если еще живет, то ради внуков, которых, если не уберечь, может постигнуть участь их отца.
Со всеми предосторожностями Мусаиб докладывал грозному «льву Ирана», что царственная Лелу растрогана милостью шах-ин-шаха и благодарит за желание доставить ей удовольствие, но, увы, болезнь сердца пока не позволяет ей воспользоваться поистине сказочной добротой повелителя. Шах Аббас насмешливо взглянул на склонившегося перед ним до ковра евнуха: ему ли, шаху, не знать свою Лелу?!
Едва узнав о скором отбытии Хосро-мирзы в Гурджистан, царственная Лелу призвала его к себе, как своего дальнего, но все же родственника.
Переступив порог комнаты, изобилующей рукописными книгами и грузинскими вышивками, Хосро со смешанным чувством почтительности и изумления склонился перед Тинатин-Лелу, женщиной, всколыхнувшей Решт.
— О Хосро-мирза, — тихо проговорила Тинатин-Лелу, — не знаю, сколько времени пресвятая дева решила томить меня на раскаленной ненавистью и злобой земле, но я не могу оставить без себя в Давлет-ханэ мою Нестан, ибо Зулейка, мать наследника, ненавидит княгиню, и, лишь я погружусь в вечный мрак, она поспешит выколоть Нестан изумрудные глаза, — так всем говорит, и я ей верю. Знай, о Хосро, шах дал свободу Нестан, и она может открыто уехать. Окажи мне внимание, возьми ее с собой. Правда и то — тяжко мне с нею расстаться, но так надо. Мне с трудом удалось уговорить Нестан, ибо в своей любви ко мне она даже ради встречи с Картли не хотела оставить одну меня в Иране. Хорошо, вмешалась ханум Гулузар и произнесла такие слова: «О прекрасная княгиня, не умножай печали царственной ханум, не ты ли всегда говорила: „Вернусь на родину, когда Зураб умрет“. А разве для тебя он давно не умер? Почему же сопротивляешься? Я тоже жду от Зулейки и ее сына всякого зла, особенно с того дня, когда шах-ин-шах, да живет он вечно, каждый день призывает к себе Сэма и ласкает его, а моего сына ни разу не пожелал видеть. Но я, раба моей царственной Лелу, еще чаще буду простираться у ее ног и на лету ловить все ее желания. Не искушай аллаха, княгиня, уезжай! Возможно ли предугадать желания аллаха? Не определил ли всесильный нашу встречу в твоей прекрасной стране?» Сказав так, Гулузар распростерлась перед княгиней и поцеловала землю между рук ее. И Нестан согласилась. Царевич Хосро, окажи мне внимание, помоги княгине достигнуть пределов Картли. Судьба ханум Нестан убедительно доказывает, как красота жизни бессильна перед уродством жизни.
Хосро-мирза склонил голову перед Тинатин-Лелу.
Часы прощания. Как глубока их печаль! Сколько приглушенных стонов, сколько мимолетных слов, сколько неясных восклицаний, сколько нежности, сколько сетований и сколько надежд. Не пожалела Тинатин-Лелу лучших своих нарядов, тончайших изделий из золота и драгоценных камней. Но все они лишь слабое выражение сестриной любви, дружбы грузинки, всколыхнувшей Решт. Пусть скорей покинет Нестан страну произвола и роз. Пусть следует с Хосро-мирзой в будущее, похожее на еще неоткрытую землю и все же во сто крат лучшее, чем прошлое, сжатое позолоченной решеткой.