Город Плененных Душ
Шрифт:
— А теперь давай выбираться отсюда. Парень пожал плечами.
— Я сказал, давай выбираться отсюда! — шепотом прикрикнул на него Конан. — Смотри, здесь есть еще одна дверь.
— Там замок, — вяло пробормотал юный врачеватель.
— Замок я сейчас сорву.
Варвар подошел к маленькой дверце, сжал толстые дужки обеими руками, повернул, дернул… Дверца на удивление легко открылась. Тогда он осторожно положил замок на пол, кивнул Хольду и, мягкими шагами приблизившись к девушке, взял ее на руки.
… Спустя некоторое время спутники шли по ночному лесу. Черные деревья, во тьме
Конан продирался сквозь тьму и колючие цепкие ветки, придерживая их, чтобы за ним прошел Хольд с девушкой на руках. Он отдал Иену юному врачевателю почти в самом начале пути: тот остановил его и так умоляюще, так выразительно смотрел, что варвар все понял и нехотя, но передал девушку в руки парня. И теперь он поражался невероятной выносливости Хольда: они прошли, пожалуй, не меньше десяти полетов стрелы, а этот хрупкий юнец со своей ношей дышит все так же ровно, как и в начале, так же размеренно и спокойно идет вслед за Конаном, так же угрюмо, но без нервов молчит… Киммериец искренне удивлялся, отдавая должное юному рачевателю. Да, тот неплохо показал себя за время их путешествия. Варвар сам убедился, что парень умеет не только играть на дуде, не только лечить, но и отлично драться, и по-мужски переносить всякие неизбежные в дороге трудности, неприятности и опасности, и брать на себя ответственность в нужный момент…
Так, рассуждая о достоинствах Хольда, Конан не сразу заметил, как лес кончился. За ним тянулось бескрайнее широкое поле, хорошо обозримое при свете луны. В плотной короткой траве тут и там шныряли мыши; за ними охотился филин, но без успеха. Может, он был стар, а может, мыши очень осторожны, только напрасно кружила огромная птица над полем — добыча легко ускользала от нее. Наконец филин громко, сердито ухнул несколько раз и, широко, неспешно взмахивая крыльями, полетел к лесу. Конан усмехнулся. Всю дорогу молчавший Хольд вдруг сказал:
— Обычно бывает наоборот.
— Что наоборот? — спросил варвар, хотя отлично понял мысль парня. Ему хотелось, чтобы тот разговорился, вышел наконец из своего безжизненного, можно сказать, болезненного состояния.
— Сильный побеждает слабого…
— Так и должно быть, — убежденно сказал Конан.
— Нет, не так.
— А как же, по-твоему?
— Не по-моему, а по правде не должно быть так. Сильный — опора слабого. Иначе нарушается равновесие. Отсюда и войны, и болезни, и смерть…
— Равновесие? Что ты знаешь об этом? — насторожился киммериец.
— Только одно — без него нельзя. Я не раз думал об этом. Я задавал себе вопросы и сам же отвечал на них. Беседы с собой — отличная штука, Конан. Многое можно понять, почувствовать,
— Бред! — недовольно проворчал Конан, шагая по полю. — Мир — это сплошное зло, уж я-то знаю. Твой отец был хороший человек, ясно. Но таких мало. А если они не понимают, что вокруг одно зло, то их станет еще меньше.
— Ты столько дорог исходил, Конан, столько повидал… Неужели ты не заметил, что хорошие люди тем и сильны, что в них несмотря на зло живет вера в лучшее, любовь…
— Хватит болтать! — Варвар не на шутку рассердился. Разговор получался странным, непривычным и не слишком понятным для него. О чем толкует этот юнец? Ведь на самом-то деле все так просто: жизнь состоит из борьбы — за женщин, за золото, за власть, за саму жизнь, в конце концов. «Вера, любовь…» Верь себе, люби себя, и все дела.
Удовлетворенный собственными рассуждениями, Конан успокоился. Тем не менее что-то свербило в душе, что-то тревожило… Пусть неясно, едва заметно, но тревожило. Сам того не понимая, киммериец немного лукавил, мысленно продолжая разговор с Хольдом. Его теория не слишком устраивала его в последнее время. После встречи с Учителем и он иногда ловил себя то на мимолетном чувстве жалости, то на попытке обдумать чьи-то слова, поступки… Правда, все это было лишь мельком, так, что варвар не успевал и удивиться сам себе, но — было. За прежним Конаном подобного никогда не водилось.
— Конан! — чуть взволнованный голос Хольда вывел его из задумчивости. — Скоро Акит!
— Ты уверен?
— Конечно! Сейчас мы выйдем с поля прямо на дорогу. А по ней мы уже за половину дня доберемся до города. Я чувствую.
— Ну, — усмехнулся киммериец, — если ты чувствуешь, тогда идем скорее.
Майорк заболел. За всю его четырехсотлетнюю жизнь с ним не случалось такого ни разу. Теперь же он лежал в гробнице, ворочаясь и беспрерывно стеная. После вторжения вейшанских душ в его подземелье словно что-то оборвалось в тощей костлявой груди старого мага. То ли это был испуг — чувство, практически незнакомое Майорку, — то ли исходила от душ какая-то странная сила, но за одну ночь из крепкого и сильного старика превратился он в жалкую развалину.
Для того, чтобы поправить положение, нужно было вспомнить одну магическую формулу, которую когда-то, очень давно, ему показал отец. Никогда еще в ней не возникало необходимости, и вот сейчас, больной и ослабевший, старик безуспешно вспоминал. Конечно, смерть ему не грозила, но он мог стать калекой — ничтожным, вонючим, мерзким калекой. А этого Майорк бы не вынес. Наверное, не вынес… Поэтому он изо всех сил напрягал свой мозг, пытаясь вспомнить формулу, но в голове крутились невесть из каких глубин памяти вдруг всплывшие жабьи глаза и рука мертвеца, обрывки часто используемых им заклинаний, и совсем уж глупо — песня гирканского кочевника. Словно старый маг впал в слабоумие и вот-вот уже начнет ходить под себя… Майорк сплюнул при этой мысли, скрипя зубами полез через высокий борт гробницы, но тут же все тело его как будто пронзило стрелой — старик пискнул и пустым мешком свалился обратно.