Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах)
Шрифт:
Девушка, которую я когда-то учил ходить, носил на руках, чтобы уснула, которая помнилась теплым беззащитным ребенком, крепче стиснула пальцы, впиваясь когтями в руку, и я невольно дернулся. Взгляд вампира приковал к месту. По лицу скользнули сухие светлые волосы, когда тварь склонилась к уху, ласково отведя прядь моих свободной рукой.
— Идем со мной, Дэннер. Ты меня позвал – я тебя зову. Ты меня позвал – я пришла. Я тебя позвала – иди ко мне… иди со мной…
Я уже не дергался – паралич быстро сковал все тело. Ледяные языки тянулись к сердцу. Я знал, что оно остановится в тот момент, когда они достанут. И знал, что теперь
— Этерна… – из последних сил выдохнул я. Различимо – и ладно. Большего мне и не надо. – Этерна, ты же держалась все это время. Вспомни себя. Вспомни, кто ты…
Бесполезно. Тварь только зубами щелкнула, и потянулась к артерии.
— Да отпусти ты его!!
Все смешалось.
Воздух волной ворвался в легкие, разжались ледяные тиски, и я вскочил. Ласточка перехватила вампиршу и с сухим хрустом свернула тонкую бледную шею. Тварь пружинисто вскочила, встряхнувшись, как собака и глухо зарычала. Аретейни вскинула пистолет – выстрел, второй, третий. Тварь прыгнула.
— Стой! – невольно заорал я, кидаясь на помощь – поздно. Ласточка захрипела и задергалась, я все еще непослушными руками выхватил меч – он теперь казался неимоверно тяжелым, но голову твари все же, снес, как серп траву. Голова откатилась с глухим стуком. Труп, пошатнувшись, повалился наземь, где и рассыпался серым прахом. Я, не пытаясь подняться, сумел кое-как доползти до Ласточки. Она сидела на земле, прижимая руку к шее, широко распахнутыми глазами глядя в пространство.
— Нет… – непроизвольно зашептал я – будто мои слова могли что-то исправить. Из-под пальцев Ласточки сочились алые ручейки. – Нет, нет, нет… не надо… не надо…
Ее трясло – от холода, или от страха. Скорее, от страха… она вдруг начала всхлипывать, и торопливо искать кого-то глазами. Нашла меня.
— Дэннер… там же не рана, нет?.. Нет?..
Нет… не рана… уже – не рана…
Как был – на коленях, я обхватил ее за плечи, крепко прижимая к себе. Я ведь с самого начала знал, что это конец. Так почему надеялся?! На что?!
— Все хорошо, родная… все хорошо, я с тобой… не плачь… я здесь, я с тобой… все хорошо…
Кровь смешивалась с дождевой водой. Алая кровь, соленые слезы и холодная вода. И глухая, тяжелая боль. Ничто живое не хочет умирать. Тем более, перед последним порогом.
— Все хорошо. Все в порядке…
Нож трясущейся рукой не удержать. Да и не нужно, наверное…
— Все будет хорошо, Ласточка… прорвемся… ты, главное, не плачь…
Кондор
Самое забавное, что пейзаж почти не изменился – что там разнесенный вдребезги город, что здесь, с той лишь разницей, что вместо неба над головой потолок, да еще сухость взамен надоедливого серого дождя. Точно никуда и не уходили.
Когда мы присели на скамейку, наши проводники недовольно нахмурились – все кроме Джанджи, мальчик устроился рядом на земле. Артур же с Лаурой, похоже, вообще, не отличались терпением.
— Идемте дальше, – нетерпеливо сказала девчонка, покрутившись на месте, но нас поддержал Гверн, внезапно переставший упираться и рвать импровизированный поводок и улегшийся у моих ног. В довершение ко всему пес еще и зевнул во всю пасть, и шумно вздохнул – совсем как человек.
— Они устали, – заступился за нас Джанджи. – И ранены. Посмотри
— Скорее, необходимость отдохнуть, – ввернул я, а Виктор заскрипел зубами и вытянул больную ногу. Даже сквозь штанину было видно, что колено у него раздулось вдвое. Удивительно, как он, вообще, до сих пор этой самой ногой пользовался.
— Девка права, – неожиданно поддержал Тележкин. Даклер с Майей изумленно переглянулись. – Вдруг там Казимира убивают?.. А Дэннер с Верретом, небось, уже всех гомвелей в бараний рог скрутили и колдырят там на радостях.
— Наверняка, – согласился я. – Но лично я дальше идти не смогу, по крайней мере, ближайшее время. И ты тоже.
— Мы пойдем, – предложил Джереми, поднимаясь. – Я и ребята. От вас все равно толку мало, дырявые вы наши.
— Да сам ты!.. – немедленно вспылил Тележкин, но я оборвал:
— Он прав. Через нас с тобой сейчас только макароны отбрасывать. Ты свою ногу, кстати, давно видел? – Я никак не мог понять, что его так злит. А Витька неожиданно подался вперед, вцепившись в край скамейки и зло стиснув зубы.
— Я слишком долго оставался в стороне. – Он говорил сдавленно и резко, будто удерживал рвущийся из груди крик. – Я не могу так больше! Я пойду. А вы оставайтесь – ты и девчонка. Не на горбу же вас таскать.
Майя сникла – сделалось стыдно. Правда, ненадолго.
— А где ты был? – спросила она.
— Он был Странником, – вместо Тележкина отозвался Даклер. Я вдруг увидел его как-то по новому… Раньше он казался мне глуповатым и нервным – быть может, потому, что ни разу не попадался в деле. В академии особо не старался, на испытаниях осторожничал – типичный хорошист, из тех, кто не видит за учебой дальнейшей профессии, да и вообще, все делает на «отвяжись». Сильно не пил, по девкам – и то не бегал. В зависимости от климатических, и прочих, условий, можно было наблюдать Даклера в различных уголках патрульного участка, куда он пристраивался то с книжкой, то с какой-нибудь поделкой. На уроках – рассеян и невнимателен, в компаниях отмалчивается. Одним словом, ни то, ни се паренек. Ни в колхоз, ни в Красную Армию. Средний – и в учебе, и в жизни.
И когда Дэннер с Обрезом едва дуэль за него не устроили на выпуске курса – я, честно говоря, был немало удивлен. Селиванов апеллировал хронической нехваткой людей в своем отряде, Джонни чуть не с пеной у рта убеждал отдать парня ему – «пусть встряхнется чуток». Дебаты разгорелись нешуточные. Все это продолжалось целый месяц, и деканат стоял на ушах. Подключился отдел патрулирования улиц, прибежал даже ректор академии – отдайте ему Даклера, из него, мол, расчудесный преподаватель получится. Я был, мягко говоря, ошарашен. Когда поднялась грызня за Дэннера – это еще было более чем ожидаемо (лучший выпускник, все-таки, черная жемчужина наша). Даром, что Владимир тогда послал всех лесом и сам выбрал свой путь, и до сих пор не жалуется. Баталии же за безынициативного раздолбая, дергающегося от каждого шороха, прочно вогнали меня в глубокий ступор, из которого я не вылезал аж до выпускного бала, на который Его Флегматичество Джереми, соответственно, не явился. Можно было заподозрить неладное, хотя бы потому, что те же Дэннер с Обрезом именно у этого курса преподавали общую строевую подготовку. И уж, кому-кому, а им-то Даклера получше, чем мне, полагалось знать и видеть.