Город смерти
Шрифт:
— Вадим говорил, — шепчу, — что у них там войны не было.
Самое время замолвить слово о Вадиме! Только бы Леон заинтересовался!
Молчит. Задумался, потирает подбородок.
— Свой, значит? — бросает злобно. — Гнида он, а не свой. Какого черта им тут надо?
— Леон! — хватаю его за руку. — Пойми же ты, что мы можем попасть туда! Где не было войны! Чисто! Еды — завались! Это шанс, Леон!
— Понял, не маленький. Сиди тут и никого не впускай. Не нужны нам лишние уши.
— Ты куда?
— За хмырем твоим.
Хлопает
Только бы с Вадимом ничего не случилось! Он же не приспособлен к таким жестоким условиям! У них там, наверное, все друг друга уважают, как у лунарей, а тут раз — и за грудки. С ума сойти! Вадим не сошел. Он сильный. Сильный, но беспомощный. Ну и глупость! Так… Что делать? Что делать, что делать, что делать… Не вижу выхода.
— Девушка, — скулит пленник. — Отпустите меня. У меня родители бедные, им нечем заплатить выкуп. Правда!
— Пить хочешь? — спрашиваю, помня свои злоключения.
Кивает. Подношу стакан к его губам. Пьет жадно, захлебываясь. Бедный! Жду, пока утолит жажду, и спрашиваю:
— Думаешь, ты где находишься?
— Не знаю. — Его пухлые губы начинают дрожать. — В аду… Сплю… Не зна-а-аю! И этот спрашивал, как вернуться, а я не знаю!
— Вот как, — чешу в затылке, — спрашивал… Ну, Леон!
Уф-ф, значит, в нашей маленькой команде появился Леон. Это хорошо, у него везде прикормленные люди…
— Девушка, — продолжает клянчить пленник, — отпустите! Я же вижу, вы добрая…
У них к незнакомым обращаются на «вы». И у нас тоже так было пятьдесят лет назад. Теперь мы можем найти дорогу в Поднебесную. Купаться в чистой реке… Фантастика же! Ловить рыбу! И Вадим…
При мысли о нем сладостно заныло под ложечкой. Он хозяин этого мира. Осталось дождаться Леона и убедить, что Вадим нужен. Чем же занять себя, дожидаясь Леона? Тянусь к распечаткам. Читаю по диагонали. Ну и чушь, невероятная чушь. Инструкция, как прятать вещи в лесу, что ли? Или как прятаться? Абсолютно бесполезная вещь. Все понятно, но это что значит?
«Давайте поговорим о совке». И что интересного мне расскажут о совке? «Это не плохо и не хорошо. Суть в другом. Совок был хорош тем, что постоянно поставлял тепло и свет и без разбору гасил беспредельщиков». Машина, что ли? Ни фига себе у них техника! Но почему именно совок? «Теперь совка нет, а сила, которая дожирает его труп, не заинтересована в тебе, более того — она хочет, чтоб ты сдох». О-го-го. И о чем это? Сленг у них такой, что ли?
Ничего не понятно. Придется ждать Вадима.
Последние из могикан
Самые жирные крысы обитали возле Баронства. Собаки, а не крысы. И крысоловы там буквально кишели, за охоту на своей территории могли и убить. Здесь, недалеко от лунарской помойки, тоже земля была поделена, но ошивались в основном мусорщики, которые интересовались отходами, а не крысами. По подвалам они, понятное дело, не лазили. И до восьмилетнего мальчика им не было дела — не конкурент он им.
Возле приманки он просиживал часами. Его глаза настолько привыкли к темноте, что он отлично видел даже в безлунную ночь. Инструмент для охоты он сделал сам. Нашел ржавый нож, наточил до блеска и приладил к длинной палке. Получилось самое настоящее копье.
Во мраке коридора завозился маленький зверек. Мальчик облизнул пересохшие губы, выглянул из-за угла, приготовился. Ему показалось, что в темноте блеснули глаза-бусины. Тишина. Ничего. Теперь главное — не двигаться, чтобы не спугнуть добычу. Крыса зашуршала ближе. Чуткий слух уловил цокот ее коготков. Вспотевшая рука сжала копье. Идет.
Вот она. Села, схватила лапками нанизанную на гвоздь лепешку. Пора. Бросок — душераздирающий визг. Мальчик издал победный клич, поднял копье с нанизанной крысой и размозжил ей голову заранее приготовленным камнем.
День прошел не зря.
Выбравшись из подвала, мальчик долго щурился, а когда глаза привыкли к свету, отмотал нож от копья и отрезал крысе голову. С копьем по городу ходить нельзя — шпана отнимет. Тут же он свежевал добычу, замотал тушку в полиэтилен и спрятал в потайной карман, нож тоже замотал и сунул в штопаный-перештопаный сапог.
Грея озябшие руки в карманах пальто, он отправился к рынку ждать маму. Обычно она освобождалась, когда начинало темнеть.
До рынка было полчаса ходу. Добравшись, он уселся на камень напротив ворот. Степенно прохаживались бородатые охранники с ружьями. Туда-сюда сновали люди — ухоженные и оборванцы, молодые и старые. Детей на рынок не пускали. Заскучав, мальчик выстроил из камней мишени, поднял камень, отошел на двадцать больших шагов и стал играть в снайпера. Потом ему расхотелось быть снайпером, и он вообразил себя Соколиным Глазом, про которого читал в маминой книжке.
Промазывал он один раз из десяти — на крысах натренировался.
— Эй ты, черножопый, — донесся бодрый пацанячий голос.
Его часто так обзывали — привык. Сжал камень, обернулся. Их было трое: одному лет десять, другие помладше.
— Че ты тут, а? Тут белые, понял? — уперев руки в бока, крикнул заводила — долговязый пацан с длинным обезьяним ртом. — Вали к своим чурбанам!
Если побежать… догонят и побьют, да и стыдно бегать от обезьян. Если попробовать объяснить, что он не чурбан, а просто таким родился… Раньше пробовал — не получалось. Обезьяны не понимают человеческого языка. Мальчик вспомнил бандерлогов из книжки. Жалко, что он не Каа, а голодный волчонок, забредший в кишащий тварями город. Он меньше и слабее, значит, ему прятаться и убегать, а им улюлюкать и гнаться. А вот когда он вырастет… их все равно будет больше.