Город солнца
Шрифт:
— Тельма! Большой сюрприз видеть тебя в Сент-Питерсберге. Надеюсь, ты в добром здравии?!
Голос его очень изменился, такого голоса они у Томпсона прежде никогда не слышали.
— В добром здравии! — необычайно энергично произнесла Тельма Томпсон. — Мое здоровье — всего лишь то, что не интересовало тебя последние восемнадцать лет…
— Что ты сказала? — спросил Томпсон. — Я не расслышал.
— Восемнадцать лет тебе не было дела, как я себя чувствую!
Он покачал головой и повернул свое большое, поросшее волосами ухо к ней, и тогда она закричала:
— Ты сбежал от меня!
Она забыла про все на свете и, одержимая лишь своим гневом, воскликнула:
— Ты пустился в путь, оставив меня одну с собаками и садом, и ни много ни мало — в день юбилея, с тридцатью приглашенными гостями!
— Что говорит моя жена? — огорченно спросил Томпсон. — Какая-то неприятность?..
Миссис Рубинстайн заметила, что гостиная в распоряжении супругов Томпсон, если им необходимо обсудить личные вопросы.
— Обсудить! — разразилась, дрожа, Тельма Томпсон. — Ведь с ним обсуждать что-либо невозможно!
— Кажется, я смогу вам помочь, — предложила миссис Моррис. — Давайте запишем, что вы и что он собираетесь сказать друг другу. Это очень хороший способ. Что мне записать?
Миссис Томпсон рассерженно взглянула на блокнот, лежавший на коленях миссис Моррис.
— Идиотство! — изрекла она. — Пишите: «Ты оставил меня, не сказав ни слова. Почему?»
Томпсон надел очки и прочитал, а затем сказал:
— Я просто устал. Я оставил письмо, где было сказано: «Я устал».
— А дальше? — спросила миссис Моррис.
— Так не годится, — решила миссис Томпсон. — Никакой настоящей беседы не получится.
Миссис Хиггинс, наклонившись вперед, спросила:
— Вы его любили? Тогда, восемнадцать лет тому назад?
— Нет. Не любила!
— Тогда… Любите ли вы его теперь? Тельма Томпсон рассмеялась.
— Оставьте!.. — сказала она.
— Но чего же вы хотите?
А то, чего она хотела, то, чего желала, — это наконец высказаться и расквитаться с ним, она желала увидеть, что осталось от него после всех этих восемнадцати лет. Она желала узнать, стыдится ли он, раскаивается ли он… И какова ее вина, почему он бросил на нее весь их дом… и нашел ли в жизни нечто важное, чего она не понимала… Как могла миссис Моррис спрашивать, чего она хочет! Как могла она знать?.. Найти его было трудно, почти невозможно, да и дорого к тому же, но постепенно она не смогла уже больше думать ни о чем другом, кроме как найти его и поговорить. Да… говорить с ним часами, целыми днями, а потом, когда все было бы сказано и все стало бы ясно и со всем покончено… и тогда наконец-то настала бы мирная, спокойная жизнь!
— Что написать? — спросила Элизабет Моррис. Тельма Томпсон поднялась и воскликнула:
— Напишите, что никто не может говорить с тем, кто никогда не отвечает, напишите, что есть люди, которые не терпят дурного запаха и того, что в доме никогда не бывает чисто, напишите, что добрые друзья лучше злых и интеллигентных! Пишите что хотите, вы… пишите хоть целый год, но вы даже половины не напишете!
Она ринулась вперед и помчалась по веранде с вязаньем в руках. «Прочь отсюда, в отель, в автобус, в Айову!» Лицо ее покрылось красными пятнами, и она заплакала.
— Тельма, — произнес Томпсон, схватив ее за полу плаща. — Тельма Томпсон! Сейчас ты уйдешь, и мы больше никогда не увидимся, а я не слыхал ни слова из того, что ты сказала. Я расстроен. Я очень расстроен. Поверь мне, я был невозможен от начала до конца…
Какой-то миг жена Томпсона постояла молча, не глядя на него. Затем решительно спустилась вниз, на улицу, и на веранде еще довольно долго слышались ее шаги.
Никто не проронил ни слова. Миссис Моррис рисовала большие круги в своем блокноте — один пустой круг за другим, длинные ряды кругов…
После появления Тельмы Томпсон кресло-качалка Томпсона опустела, он читал лишь в своей комнате, далекий даже от ограниченного мира других.
День за днем, читая книгу за книгой, он все больше убеждался в том, что Тельма нарушила остроту его комментариев и уничтожила его непосредственную радость от чтения книг. В своей невероятно наивной простоте они не были больше достойны его иронии.
Давным-давно отринутые воспоминания вернулись к нему, терзая его память, а по ночам неизлечимо опустошающие кошмары уничтожали и сон. Томпсону снилось, что дом сгорел, что это он сжег весь дом, а упрекавших его обугленных женщин вытаскивали из золы. Рыдающие, сетующие женщины бродили в кустах за его окном, прижимая лицо к стеклу. Они бежали за ним по улице, он слышал, как приближается стук их каблуков, они так и кишели повсюду! А дом сгорал каждую ночь.
Он наливал воду в банку с окурками сигарет, но и это не помогало. Пока он направлялся к бару Палмера или мирно сидел за своим бокалом пива, этого несчастного человека могло внезапно обуять сомнение, и он спешил обратно, чтобы удостовериться: его комната не горит. Несколько раз проходил он в саду мимо Юхансона, не отрывая глаз от земли. Однажды Юхансон остановился и спросил:
— Мистер Томпсон? Как поживаете? Вам ничего не надо взять у меня сегодня?
Но Томпсон только отпрянул назад и прошел мимо.
Большей частью он сидел у своего окна, затененного огромными зелеными листьями; раннее лето грянуло в своем полном расцвете, и зелень заполонила и защитила всю его комнату. Томпсон придумал новую игру, его мир был ныне джунглями. Джунгли за его окном становились все глубже, и все гуще и гуще. Он дозволил их неистово-яростной растительности обрушиться на весь Сент-Питерсберг. Вьющиеся растения незаметно вползали на каждую веранду, смягчали и приглушали всякие звуки, заставляя останавливаться кресла-качалки. Непроходимые джунгли все разрастались, заполоняя город.