Город священного огня (др. перевод) (ЛП)
Шрифт:
Клэри отвела взгляд в сторону, закрывая лицо рукой. Мысленно она вернулась в ту ночь, когда она сквозь пламя пришла к Джейсу, поцеловала его и попросила довериться ей. И он поверил, даже когда она опустилась перед ним на колени и воткнула в землю Эосфорос. Вокруг него, своим стило она все рисовала и рисовала одну и ту же руну – руну, которую видела она лишь однажды, сейчас уже казалось, что было это очень давно, на крыше Манхэттена: крылатая рукоять на мече ангела.
Дар Итуриэля, считала она, который прежде так щедро ее одаривал. Рисунок, сохранившийся в ее памяти, пока не понадобился ей. Руна, обозначающая
Это оружие могло бы убить Себастьяна, сказала тогда она. Джейс сомневался, был более осторожным. Он пытался забрать его у нее, но свет в нем погас, когда тот к нему прикоснулся. Он реагировал только на нее, на ту, кто создал его. Она признала, что они должны быть осторожными, на тот случай, если ничего не получится. Казалось, было верхом высокомерия думать, что она заперла священный огонь, также как огонь был заперт в клинке Блистательного …
Но Ангел преподнес тебе этот дар, чтобы ты могла творить, сказал тогда Джейс. И разве в наших венах не течет его кровь?
Как бы тогда не звучал клинок, сейчас этот звук исчез, исчез внутри ее брата. Клэри слышала, как кричал Себастьян, и помимо этого кричали Омраченные. На нее дул обжигающий ветер, несущий с собой запах древней пустыни, места, где случаются чудеса и где случилось божественное предсказание манифеста в огне.
Шум прекратился также внезапно, как и начался. Под ногами Клэри пошатнулся помост, когда на него рухнуло что-то тяжелое. Клэри посмотрела наверх и увидела, что огонь исчез, хотя земля была повреждена, а оба трона почернели, золото на них больше не блестело, а обуглилось, сгорело и расплавилось.
Себастьян лежал на спине в нескольких футах от нее. В его груди чернела огромная дыра. Он повернул к ней свою голову, лицо его напряженное и бледное от боли. У нее сжалось сердце.
Глаза его были зелеными.
У нее подкосились ноги, и она упала на колени.
– Ты, – прошептал он, и она с ужасом уставилась на него, не в силах отвести взгляд от того, что она натворила. Его лицо было абсолютно белым, как бумага, натянутая на кость. Она не могла смотреть вниз, на его грудь, где уже не было его куртки. Она видела черное пятно на его рубашке, словно капля кислоты. – Ты поместила … небесный огонь … в лезвие меча, – сказал он. – Это было умно.
– Это была руна, вот и все, – сказала она, склоняясь над ним, и пытаясь встретиться с ним взглядом. Он выглядел по-иному, не только его глаза, но и все его лицо, линия его подбородка стала мягче, рот без жестокой улыбки.
– Себастьян …
– Нет. Я не Себастьян. Я – Джонатан, – прошептал он. – Я – Джонатан.
– Все к Себастьяну!
Это была Аматис, поднимающаяся на ноги, все Омраченные за ее спиной. На ее лице
Джонатан попытался сесть.
– Нет! – закричал он хриплым голосом. – Назад!
Омраченные Сумеречные Охотники, которые уже рванули вперед, замерли в растерянности. Затем, притиснувшись между ними, вышла Джослин. Она толкнула Аматис, даже не взглянув на нее, и бросилась вверх по ступеням помоста. Она направилась к Себастьяну – Джонатану – а потом замерла, стоя над ним и глядя на него с изумлением, смешанным с ужасом.
– Мама? – сказал Джонатан. Он смотрел так, будто не мог сфокусировать свой взгляд на ней. Он начал закашливаться. Из его рта потекла кровь. В легких были хрипы.
Иногда я вижу сны, про мальчика с зелеными глазами, мальчика, которого никогда не травили кровью демона, мальчика, которой умел смеяться и любить и быть человеком, и этого мальчика я оплакивала, но он никогда не существовал.
Лицо Джослин стало бесчувственным, словно она пыталась на что-то решиться. Она опустилась на колени и положила на них голову Джонатана. Клэри пристально за ней наблюдала; вряд ли она могла бы сделать тоже самое. Вряд ли смогла бы прикоснуться к нему вот так. Опять же, ее мать всегда винила себя за существование Джонатана. Что-то было в ее решительном выражении лица. Что-то, что говорило о том, что она видела, как он вошел в этот мир, и увидит, как он его покинет.
Пока она придерживала голову Джонатана, его дыхание ослабилось. На его губах была кровавая пена.
– Прости, – сказал он, задыхаясь. – Мне так … – его взгляд перешел на Клэри. – Знаю, что сейчас я уже ничего не могу сделать или сказать, что позволит мне умереть хоть с толикой милосердия, – сказал он. – И я не стану тебя винить, если ты перережешь мне горло. Но я … я сожалею. Мне … жаль.
Клэри молчала. Что она могла сказать? Все нормально? Но это не так. Ничего из того, что он им сделал, не было нормальным, не в этом мире, не для нее. Есть вещи, которые нельзя простить.
И все же, не он их совершал, не совсем он. Этот человек, мальчик, которого держала ее мать, будто он был ее наказанием, был не Себастьян, который пытал и убивал и разрушал. Она вспомнила, что говорил ей Люк, как казалось уже много лет назад: Аматис, которая служит Себастьяну, больше не моя сестра, как и Джейс, который служил Себастьяну, не был мальчиком, которого ты полюбила. Больше не моя сестра, как и Себастьян больше не сын твоей матери, который должен был у нее быть.
– Не надо, – сказал он и полуприкрыл свои глаза. – Я вижу, ты пытаешься во всем разобраться, моя сестра. Могу ли я быть прощен так, как Люк простит свою сестру, если Дьявольская Чаша освободит ее сейчас. Но, видишь ли, когда она была его сестрой. Когда-то она была человеком. Я же … – он закашлялся, на его губах появилось еще больше крови. – Меня вообще не существовало. Небесный огонь сжигает то, что является злом. Джейс выжил после удара Блистательным, потому что он добрый. От него осталось достаточно, чтобы жить. Но я был рожден, чтобы сокрушать. Этого недостаточно, чтобы выжить. Ты видишь чей-то призрак, кто мог бы существовать, вот и все.