Город теней
Шрифт:
***
– Охота удалась? – спросил Вадим, увидев Марка на пороге кафе.
Ланской ничего не ответил, словно и не слышал вопроса. Он всегда держался обособленно, что окружающие нередко принимали за высокомерие. Вадим заметил – одежда коллеги местами разорвана, а кожа на щеке оцарапана. Ланской заказал себе какую-то красную жижу, отдаленно напоминавшую суп.
– Похоже на кровь замученных ливийцев, – пошутил один из самых молодых военных фотокорреспондентов.
Марк улыбнулся светло и по-доброму, будто никогда не видел ужасов войны, так, что всем стало неловко от этой глупой шутки.
Война повлияла на них. Марк не мог долго находиться там, где спокойно и ничего не угрожало его жизни. Он был зависим от опасности, любил рисковать. Вадим же, напротив, предпочитал непродолжительные командировки в зону боевых действий. Он остро воспринимал боль и страдания людей. После месяца работы в горячей точке инстинкты притуплялись, и смерть, что всегда караулила зазевавшихся, легко могла сцапать его. Вадим уезжал в Москву, а Марк оставался и выжидал возможность снять тот единственный кадр, который его прославит. В тайне он мечтал о лаврах Константина Симонова и Роберта Капы.
Марк достал из сумки противогаз и бросил его на стол.
– Умно! – похвалил Филипп Дегтярев и взял противогаз в руки. – А главное вовремя.
Необходимая вещь в подобных обстоятельствах. Филипп надел противогаз, вспомнив школьные уроки по безопасности жизнедеятельности.
– Где ты взял его? – глухо прозвучало из противогаза.
Марк оставил вопрос без ответа, лишь загадочно улыбнулся и принялся за свой суп. Вадим, зевая, оглядывался. Старая барная стойка из дешёвого пластика, несколько кривоногих столиков и расшатанные стулья нагоняли тоску. Обстановка совсем непритязательная, говорила о том, что дела у хозяина идут неважно. В кафе кроме них не было никого. Местные жители обходили его стороной. Ведь в любой момент сюда могли ворваться "каддафисты" или повстанцы.
– Опять чёрное поле, – прорычал один из телевизионных операторов.
Телевизионщики готовили материал о боях за Баб-аль-Азизию. Многие из них уже привыкли монтировать сюжеты, находясь в чрезвычайных ситуациях. Монтаж – соединение разрозненных видео кадров в единое целое, успокаивал.
– Друг, да ты – пессимист, – похлопал его по плечу корреспондент. – Пессимисты говорят – чёрное поле; оптимисты – место, свободное для монтажа.
Корреспондент кинул взгляд на часы и сказал оператору:
– Живей, эфир через полчаса.
Так проходили дни в эмоциональном накале между съёмками и подготовкой сюжета к эфиру. Негласное правило – успеть передать готовый материал, даже если тебя сносит волной цунами. Репортаж должен быть сделан любой ценой.
– Какие планы на сегодня? – спросил Родион Белецкий.
Обычно он выведывал у более опытных коллег важную информацию.
– Общий, средний, крупный, – ответил оператор со шрамом на лице. Он любил снимать монтажные фразы, даже в самых экстремальных условиях.
– Это ясно, но вечером опять предполагалось какое-то движение на Зелёной площади. Вы что-нибудь об этом слышали?
– Я пропускаю. Пойду в отель и выберу снимки, – сказал Вадим, – нужно проверить почту.
***
"Мы давно стали чужими. Нет ничего хуже, чем просыпаться рядом с посторонним человеком. Ты променял меня на работу, я чувствую себя лишь подходящим вариантом. Тебе было удобно, что дома тебя ждёт преданная дворняжка, которая за каплю ласки, готова на многое закрыть глаза. Как же я ошиблась, выйдя за тебя замуж…", – Вадим в недоумении смотрел на строки, возникшие на мониторе. Среди них он увидел слово "развод", а слово "ненавижу" резко кольнуло его в самое сердце. В письме сквозила боль, она витала в воздухе, ею были пропитаны вещи, она кровавой раной рассекла многие семьи в Ливии и разорвала его собственную.
Расставание произошло быстро, никто из них не ощутил печали, она настигла их только сейчас. Вадим понял, что больше не нужен той, которая когда-то любила его. Жена не ждала Вадима из командировок, не встречала в аэропорту, как раньше держа в руках пакетик с тёплыми пирожками или, например, свитер. Ведь часто он возвращался домой в зимнюю пору из жарких стран, охваченных пламенем войны. Платонову нравилась такая забота, и он благодарил жену, но она охладела к Вадиму после третьей годовщины свадьбы. Любовь умерла тихо без яркой агонии, в один миг они почувствовали одиночество вдвоём.
У них были сладостные моменты, когда симпатия ещё жила в их сердцах. Вадим вспомнил первое лето совместного счастья. Он только начал работать в Агентстве Мировой Информации и не так часто ездил в опасные командировки. Тогда жена видела в нём мужественного романтичного рыцаря, презиравшего риск, и это нравилось ей.
После свадьбы они отдыхали в Римини, долго окунались в ласковые волны и предавались любви. Золотое время их брака.
– Хочу, чтобы счастье длилось целую вечность, – сказал Вадим, вглядываясь в синеву морского горизонта.
Жена ничего не ответила, лишь улыбнулась. Он любил её таинственную улыбку, брошенную невзначай, любил её красивый профиль и нежную кожу, мерцавшую в солнечном свете. Волосы её развевались на ветру, в них плясали рыжие блики. Она напоминала солнце – яркая, тёплая и ласковая. Почему же любимая тогда не сказала, что счастья и не существует вовсе? Или что оно, подобно жизни стрекозы, длится лишь одно лето? Вадим так и не успел понять, когда между ними пролегла мрачная тень ревности. Жена не доверяла ему и душу Вадима отравляли сомнения. Может быть, супруга вверила свою судьбу другому, кто теперь наслаждается её улыбкой и занимает место Вадима, делит с ней закаты и рассветы, как это раньше делал он.
Платонов вскочил, прошёлся по балкону, будто волк, заточённый в клетку. Ударив кулаком о стену, он вернулся к ноутбуку и открыл новое письмо, бегло просмотрел его, читая между строк гневные проклятия, которые жена посылала сквозь пространство, разделявшее их. Боль не утихала, она переместилась из сердца в кулак, а затем разлилась по всей руке. Вадим настолько погрузился в свои переживания, что не заметил, как на террасе появился Марк. Несколько мгновений он безмолвно наблюдал за тем, как Вадим бессмысленно смотрел на экран, потирая разбитую в кровь руку.