Город в законе: Магадан, триллер
Шрифт:
Но тогда Савелий всего-навсего отдал старпому (чифу, как подсказали ему) паспорт и трудовую книжку и пошел вслед за вахтенным в свою каюту.
Каюта оказалась симпатичной комнаткой с койками в два этажа, диваном и столиком, намертво вделанным в переборку.
— Вот, занимай Васину, — указал наверх вахтенный. — Сосед твой на вахте.
Очень все Савелию понравилось. И пароход, чистенький, розовый, с выпуклыми бортами — ну, как поросенок с рождественской открытки. И новое жилье, и люди. Гля-ка, кровать с хрустящим крахмальным бельем, три полотенца на одного — надо же! Тишина, уют — в жизнь не уйду.
— А чего этот-то ушел, — подражая жесту вахтенного помощника ткнул.
— Кейпроллер забрал, — грустно ответил тот.
— Переманил значит, — подытожил Савелий — У нас тоже — как хороший "кадр" нужен, так и сразу и квартиру пообещают и зарп…
— Салага! Кейпроллер — волна-убийца.
Савушка прикусил язык.
И как-то немного померкла его первая радость. И подозрительно ненадежно стало. Стенки у кают тонкие, голоса слышны. А окна зачем такие здоровые — стукнет этот самый… кролик, что ли и заберет.
Только балалайка, когда ее Савелий на стену приспосабливал, бренькнула презрительно… а брось. В ванной не захлебнулся, а тут и подавно.
Где наша не пропадала!
И сон навалился непобедимый. Шутка ли — трое суток по аэропортам.
Проснулся он уже в море. Сосед, бородатый худощавый мужик, с глубоко посаженными глазами, таких на иконах рисовали, разбудил. Завтрак проспишь.
В столовой Савелий ел кашу и поглядывал в иллюминатор. Ничего особенного — море ему показалось похожим на пашню. Только вместо борозд волны, да такими кривулинами, будто пьяный тракторист напахал.
…Блеск и чистота "Чемпиона" могли обмануть только такого, как Савушка. А на самом деле "Чемпион" дохаживал последние мили в своей бродяжьей судьбе. На нижней палубе и в трюмах из-под толстого слоя краски лезли грязь, ржавчина и старость. Мощные когда-то дизели сегодня всей четверкой еле-еле осиливали гребной винт. По срокам "Чемпион" должен был стать на капитальный ремонт, но вверху решили, что дешевле его списать и приспособить в межрейсовую гостиницу для моряков.
И теперь со скоростью восьми узлов шлепал он к месту своей последней стоянки.
На вторые сутки перехода, капитан, проснувшись, долго не мог выбраться из постели.
— Ишь, какой крен, — удивился он, — с чего бы это?
Но потом он о крене запамятовал и это было вполне простительно, если учесть, что и капитан — директор Полу- шин тоже совершал свой последний рейс. Как только загремит в Нагаеве якорная цепь и сойдет на берег списанная команда, от звания Полушина останется только вторая половина — директор. Той самой межрейсовой гостиницы: капитаны с кораблем предпочитают не расставаться.
Именно потому и потребовался срочно Полушину плотник — переделывать каюты в номера, а еще Полушин мечтал задействовать Савелия и как балалаешника: по линии организации в гостинице культурного досуга.
Вот как далеко вперед смотрел капитан Полушин. И, как ни странно, именно эта, чрезмерно, до ненормального развившаяся в последнее время предусмотрительность и явилась главной причиной его ухода.
А началось все с пустяка… Расходясь со встречным танкером в Японском море, Полушин приказал штурвальному взять правее. "Левыми бортами, — полагал он и разойдемся". Но танкер почему-то шел прямо в лоб. На связь не выходил. А уклониться еще правее капитан уже не мог — лоция показывала в этом районе камни.
Капитан приказал осветить рубку приближающегося судна мощным прожектором и сигналить, но и это не изменило ни курса, ни скорости танкера. '
Разошлись буквально впритирку. И тут-то с мостика Полушин отчетливо разглядел, что в штурманской танкера, полным ходом рассекавшего темноту и волны, не было ни одного человека. Судно шло на автомате.
— Старый болван, — выругал тогда себя капитан, — надо было предусматривать и это, знал же, что авторулевой в моде у японских и американских моряков.
С тех пор капитан старался предусмотреть.
Каждую свою команду, каждый маневр Полушин рассчитывал как шахматист варианты в сложной позиции, стараясь не упустить ничего абсолютно.
Получалось примерно так…
— Если я дам тридцать градусов вправо, волна ударит в борт, кренометр покажет пятнадцать, у Дуни… у Дусеньки на камбузе опрокинется кастрюля с борщом и вероятно, может ошпарить ей ногу. Без Дуни экипаж всухомятку не выдержит, первым сбежит Дед, у него язва, хотя язва у него оттого, что попивает втихомолку, под одеялом, но сбежит, он давно грозится, а жалко, Дед специалист хороший. Без Деда мотористы машину загубят, плана нет, заработка нет и значит, французскую дубленку жене не привезу, а она и так меня терпит только за запас плавучести… Это что же, разводиться из-за несчастного маневра?!
— Пора менять курс, — деликатно напоминает второй штурман.
"Фигушки вам, а не курс. Борщ сейчас, наверное, как кипяток".
— До тридцати ноль-ноль (пока обед не кончится) держать прежним.
Штурман почтительно смотрит на мастера. Наверное, нашел ошибку в счислении, вон как перед тем, как скомандовать, задумался.
Хорошо хоть, что штурман не телепат.
Но начались и неприятности. Так далеко в будущее простирал свою мысль капитан, что частенько упускал из виду и само настоящее. Однажды, последовательно рассчитывая этапы отхода от причала — швартовы отдать! Малый назад! Пятнадцать влево — малый вперед, пятнадцать вправо — полный вперед! — он забылся и гаркнул именно последнюю команду: "Полный вперед!"
Машина дисциплинированно исполнила и всей своей тысячетонной грудью "Чемпион", как пьяный мужик на прилавок, навалился на причальную стену.
Шуму и грому было по пароходству много и тогда-то и прозвучало в первый раз роковое — берег.
Полу шин встал и тут же, чтобы сохранить ровновесие, побежал по каюте и уперся в переборку. Так сильно накренилось судно.
Встревоженный, капитан быстро оделся и поднялся в рубку.
На вахте стоял третий — худощавый, носатый с чистыми, почти ангельскими глазами — Жженный. Три судна сменил в своей жизни капитан и так получилось, что со всех трех он Жженного списывал. Списал бы и с "Чемпиона", но, вероятно, уже не успеет.