Город вторых душ
Шрифт:
– Ничего не замечаете?
– Нет, – ответил он честно.
– А так?
Игнат приблизил лицо вплотную, и только тогда до Северьяна дошел смысл его маскарада: сам он был привычен к внешнему виду Есми и уже не замечал жутких белесых глаз недоумерших. Для Марины они, конечно, стали бы сюрпризом, но едва ли меньшим, чем оживший братишка. Игнат что, собирался водить ее за нос? Притворяться живым?..
– Мне пора, – отрезал Северьян и засобирался.
Игнат вскочил и поспешил за ним, не слишком уверенно цепляясь за
– Отец Северьян… Отец Северьян, подож… Подождите!
Наконец, додумался – преградил собою выход, уперся руками и ногами в дверные косяки.
– Дайте мне сказать.
Оба понимали, что полупуть вот так не заткнешь, и Северьян, пожелай он этого, хоть сейчас окажется снаружи – но и Игнат там же. И станет преследовать несговорчивого двоедушника до тех пор, пока не осточертеет. Только поэтому Северьян не двигался с места.
– Если вы уйдете, Рина перестанет меня видеть. Откроет глаза – а здесь никого.
«И это будет хорошо и правильно, друг мой», – думал Северьян, не перебивая. Разум нормального человека найдет способ объяснить себе увиденное с минимальными потерями. Для всего найдется своя логика. Гораздо более гуманная, чем правда.
– Дайте мне время. Я столько не успел ей сказать! Или нет… я знаю, я сейчас!
Он скрылся в своей комнате, а вернулся с двумя рыжими купюрами в руках – заначка, не найденная сестрой.
– Вот, возьмите! Больше нет. Хотя бы день. Этого хватит на один день моей жизни?
День просит, блаженный. Дня не было и у Северьяна – только ночь, ночь и снова ночь, чтобы отправлять таких, как Игнат, на изнанку города. Расплачиваться ими за возможность умереть. И вот стоит тут эта говорящая валюта, деньги свои пихает. И не понимает, о чем просит.
– Ну, бывай.
– Разве я мертвый? – в отчаянии выкрикнул Игнат, но выслушивать стенания Есми о своей участи было последним, чего Северьяну сейчас хотелось. Он твердо вознамерился закончить разговор исчезновением. – Мертвым бывает больно? А страшно? Мертвые – любят?
– Ой, вот только не…
– Куделька.
Северьян вздрогнул – не показалось?
– Куделька, – повторил Игнат и осел, потирая лоб. Смотрел на Северьяна, но будто не узнавал.
– О чем он говорит?
В дверном проеме стояла бледная взъерошенная Марина. Ее голос привел Игната в чувство – торопливо отвернувшись, он снова спрятал глаза под очками и встал, обернулся к сестре, теперь уже совсем как настоящий.
– Я тебе объясню. – И посмотрел на Северьяна: – Можно я ей объясню?
Слово «куделька» впиявилось в щеку фантомной болью. Может, у них, Есмарей, присказка такая? Насчет объяснений он ответить не успел – Игнат уже втащил Марину обратно в комнату и захлопнул дверь.
Только бы хватило ума не врать… Не протягивать хлеб истощенному от голода, чтобы тут же сожрать его самому. Не давать надежды, которая и не надежда вовсе, а оборвавшаяся веревка, которую немедля заменят новой. Северьян прислушался. Различил: «Двоедушник… я покажу. Только не кричи». Стало спокойней. Он ушел в кухню, в чужом холодильнике отыскал бутылку ледяного радлера и – понял, наконец, ради чего здесь оказался.
Слегка заветренный срез сервелата влажно поблескивал с нижней полки всеми своими жиринками. Северьян от счастья едва не прослезился. Желудок, изредка полнившийся Викиным веганским силосом, призывал скорее оттрапезничать. Но Северьян гурмански не спешил. Уткнувшись носом в срез, он глубоко втянул в себя аромат костей, субпродуктов и отходов мясопроизводства. Достал тарелку и нож. Положил перед собой колбасный огрызок, вознамерился нашинковать его тончайшими слайсами, но вместо задубевшей сервелатной плоти лезвие резануло воздух.
– Гори в аду, – не расстроился Северьян и, обхватив колбасу уже приятно скользкими пальцами, собрался ее куснуть.
Хлопнула дверь. Вожделенное яство выскользнуло и покатилось под стол, на глазах обрастая пушистой шубкой.
Марина вскрыла бутылку радлера, подцепив крышку за кольцо, будто чеку гранаты, и разом опустошила ее на треть.
– Докажи!
Северьян даже уточнять не стал – досада за испорченную трапезу была велика. Пожевав вместо колбасы собственный язык, он шагнул в полупуть.
И наступила тишина. Громкая до глухоты, нежелания слышать что-то, кроме нее. В плеске речной воды, шуршании песка, крике ночной птицы со склона отчетливо различался ответ на все его незаданные даже самому себе вопросы: как бы ни была глубока твоя обида, как бы ни кровоточила рана, если что-то действительно нужно тебе, важно, ценно – не сдавайся. Кажется, хватит уже, пожалуйста. Отборолся, отвоевал, а тут снова?.. Да. Может, еще и не раз. Мы устали еще до рождения. Шагаем по улицам, и за каждым – тянется, тянется, тянется сукровицей следок… А если мы все устали, все мы одинаково устали настолько, что нет сил голову поднять, – не то что смотреть друг на друга, не то что слышать, – значит, вообще все зря. Потому что мы никогда и не встретимся, не посмотрим друг на друга, не поговорим. Знаешь, ты знаешь, все всегда заканчивается хорошо. А если не хорошо, значит, еще не конец. Знаешь…
– Все закончится СМЕРТЬЮ! – не выдержал и выкрикнул он прямо в воду эту, в песок, птице этой блаженной. – Я умру, умру, умру, ясно?
«О-о-о!» – откликнулось эхо.
– Отец Северьян…
Голос испуганный. Слышал.
– Батюшка…
– Не отец я тебе, говорил же. Нет во мне веры, и смирения тоже нет. Интернет-магазин фабрики «Софрино», тридцать косарей, пыль в глаза, вот и весь тебе батюшка!
– Ладно, ладно, – опешил Игнат. Даже руки поднял, будто Северьян мог его своими словами пристрелить. – Вернитесь, пожалуйста. Она… поверила.