Город Зга
Шрифт:
— Стоп, — сказала Вела. — А кто сторожить будет?
— Щас, — я вернулся, отодвинул полог палатки, бесцеремонно дёрнул Пенька за ногу.
— А? — спросонок не понял он, — Уже?
— Надо, Пенюша.
Перед тем, как углубиться в заросли, я оглянулся, успел заметить высунувшуюся из палатки всклокоченную голову Пенька, озирающую окрестности, осмысливающую факт нашего исчезновения. Отлично. Он теперь не уснёт.
Темнота… душистые настои темноты меж кустами-деревьями, плески прозрачного мрака от наших шагов. Что? Прохладная
Лицо в темноте… лицо — страшно близко, невидимое, неведомое… звонки молоточки в висках. Что? Ничего нет. Никого больше. Она. Рядом. Женщина. Ладони на моих плечах, сдёргивающие куртку… Невидимая куртка, постеленная на невидимую траву, выросшую из ласкового мрака. Невидимые её движения… невидимые глазами — зачем глазами? — почувствия надёжней глаз. Но глаза нужны, чтобы закрыть их — для отрыва от времени, от благоразумья, для потери себя, для золотой искристой пургикруговерти под закрытыми веками. А потом, странно открыв их, убедиться, что мы — живы, что всё — не сон.
Струйки-запахи земли, травы, хвои, укромных лесных цветов. Запах-дурман-шквал-несусвет — томительный запах её тела. Женщина. Та… На земле единственная. Без которой я не жил до сих пор и, уж конечно, жить не буду. Всё случиться, всё есть, всё можно, всё нужно, неизбежно меж нами — вблизь, вперемешку, быстро, медленно, ласково, грубо, резко, плавно… вразнос, вдрызг, в исчадье плотской сластной истомы, в исторг-иступленье, в краткую красивую погибель… в новорождение, в неосмысл, в неосознанье… Никого. Ничего. Лишь мы. Она. Двое. Одно.
Невесомый бездельный полёт… иссякающий… Опять — новый вираж, пульсивная тяжесть. Вновь бесовый огонь — возжеланье друг друга… Вновь падение — дух захват — в новую алчную работу двух ненасытных тел, двух бесправедных душ…
Мы опомнились, когда уже вовсю рассветало и ярко белело небо между вершинами деревьев. Тщательно приведя себя в порядок, мы направились через заросли кустарника на опушку. Раздвинув кусты, мы увидели палатку, Пенька, сонно клевавшего носом у потухшего костра. Лёнчик, по-видимому, ещё спал, слава Богу. Новый день мирно начинался. Что он нам принесёт?
Глава седьмая
— Да, да, да. Правда. Мы пришли спасать человечество. Дети, видите это зубчатое колесо?.. Вы должны повернуть его ровно в пол-оборота.
Мы поднялись на насыпь из свежей земли и заглянули в ров. Внизу, на глубине около метра поблёскивала влажная тёмная глина. Ров, по всему, был выкопан совсем недавно небольшим экскаватором — на стенах были видны следы от зубьев ковша. Причём, копался он очень небрежно, неумело, получился неровным, и выкинутая земля была рассыпана, как попало.
Ров начинался невдалеке от мощного ветвистого дуба, росшего рядом с обочиной. Дорога, по которой мы намеревались войти в город, была перерыта, содранный асфальт валялся бессмысленными серыми ломтями. С другой обочины ров уходил за зелёный взгорок, закрывающий горизонт и пропадал с глаз. Может быть, он назначен был охватить весь город в кольцо? Зачем? За рвом продолжалась дорога и вдали переходила в городскую улицу.
— Серьёзные люди поживают в Зге, — заметил Пенёк, — Проводят какой-нибудь газопровод? Или готовятся к нашествию печенегов?
— Для печенегов эта канава маловата, — рассудил я, — конь её запросто перескочит. А вот машина — не пройдёт.
— Какие же тут машины? — удивилась Вела, — Кроме, разве что, автобусов-привидений.
— Наверное, есть там и машины и экскаваторы, — вздохнул я, — Но такое впечатленье, что душевную встречу нам там никто не готовит.
— И доблестных защитников Зги что-то не видать, — добавил Пенёк.
Мы спустились по обочине, обошли нелепый ров слева и поравнялись с зелёным гигантом — дубом.
Мы узнали этого красавца. «Страж дороги», как мысленно называл я его ещё двадцать лет назад. Сколько ему было лет — двести, триста — кто ведает? Он был, наверняка, старше всех деревьев, а значит и всего живого в городе. Многим згинцам он был знаком, любой проезжающий-проходящий по этой дороге не мог не обратить на него внимания. «Страж» провожал и встречал всех путников в начале и в конце их пути. Теперь он поджидал нас и, быть может, каким-то особым растительным зрением нас разглядывал, вспоминал, кто мы такие.
Мы подошли к дубу поближе — нельзя было пройти мимо, не выразив ему почтения.
Мы уже привыкли за эти дни к сверхвозможной, напряженной пышности здешних растений. Дуб не был расточителен, напряжен и показен. Он был собою, его сила и мощь была его собственной спокойной мощью и силой. Коренастый ствол в два обхвата, властный размах нижних ветвей-кряжей — кто когда смел мешать им расти, как вздумается? — взнесённые высоко и свободно вершинные ветви — какой такой ветер, шторм, ураган способен им всерьёз угрожать? Резная листва без числа, без просвета. Россыпи тугих желудей в траве под деревом.
Полюбовавшись зелёным гигантом, мы, было, тронулись дальше. Один Пенёк остался стоять в прежней позе напряженного внимания. Занятый некой мыслью, адресованной дереву. Или мыслью дерева к нему.
— Эй, — усмехнулся я, — Понимаю, что приятно пообщаться с родственником. Но ты же, кажется, не от дуба произошёл. Кроме того…
— Тихо! — оборвал меня Пенёк, не меняя позы.
Мы терпеливо подождали минуту — другую.
— Нет, — огорчённо вздохнул Пенёк, — не получается. Смутно всё. Может быть… Ты не хочешь составить компанию? А что? Сверху осмотрим окрестности. Сориентируемся. Где он, этот чёртов комплекс? Как лучше туда добраться?