Город Зга
Шрифт:
Мы были иными, но не чересчур. Мы были мужчиной и женщиной из плоти и крови, брошенными навстречу друг другу, захваченными сразу несколькими стихиями; несусветная музыка, вдруг возникшая в нас, взявшая нас во власть безраздельно. Эти звуки не могли произвестись никакими изощрёнными инструментами: мощные аккорды катастроф — счастий, падений — возлётов. До музыки — мы не жили… после музыки — нам не жить… чудесное заблуждение: поверить, что она нескончима.
Извечная сластная тоска-истома, сбыточные желания — потреба жаркой, поспешной близи друг друга… всё меж нами можно и нужно — сейчас, минуту сию, позарез, навсегда, до блаженной погибели… Мы — один для другого — вдвоём… Где мы — неизвестно, потерялась Земля — никого кроме. Успеть…
Это были ещё наши понятия, ещё наш мир. Но былое пространство-время уже пропадало, неведомые стихии уже несли нас в запредел, в ирреальность.
Мы просто очутились друг перед другом на другой Земле, земные мужчина и женщина — мы любили друг друга, а запредел помогал нам в этом…
Они были бережны и аккуратны с нами, страннейшие силы нового мира — воплощенья, они старались не разрушить нас, не свести нас с ума… и всё же мы были почти безумны от неслыханной остроты чувств, от диковинных наслажденных осязаний, осознаний друг друга…
Потом… потом, когда мы наконец утихомирились, исчерпались, смогли не спеша оглядеться в новом обретённом пространстве — времени… К нам снизошло мудрое спокойствие. Созерцание.
Этот мир, оказывается, соразмерен и прост. В этом мире очень легко жить. Потому что в нём нет двух главных зол, двух страхов-исчадий, двух истребителей человеческой души-сущности. Страха преждевременной смерти. И страха несостоянья. Нельзя в этом мире умереть преждевременно, раньше, чем ты достигнешь всего, совершишь всё, ради чего ты появился. Нельзя не выполнить назначенного тебе, того, к чему простирается сподобье твоё. Твоё предопределенье свяжется с тобою мириадами тончайших энергонитей, информных лучей. Они невнятны, слабы, обрывны в том прежнем бытие, а здесь ты их, если пожелаешь, увидишь воочию, ты ощутишь их цельно и явственно: они неоступно будут томить тебя, подвигать к поступкам, поискам, помыслам, к благому действу во имя заветных своих целей.
А истинные заветы твоих целей — всё те же вековечные заветы. Ничего нового — всё иное. Любовь и Познание. Отмытые от тщеты. Счастливое изумление человеком. Ближним твоим. Собою. Другими такими же. Восхищение познанным. Неутолимый соблазн неведомого.
Ничего нового — всё иное.
И ещё — Причастие. Причастие к твоему человечеству и через него — человечество — к сообразью и смыслу всего, к колоссальному Целому, к Своду-Гумануму Внутренней Вселенной. Полноправной, полножизненной частицей, импульсом которого явишься ты. Твоя неумираемая душа — сущность…
А невдалеке от всех этих мыслей, устремлений, взмывов, азартов… обособно от всех неимоверных чувств…
Чувство тихой, терпкой печали.
Оттого что мир этот свободно существовал без нас.
И был прекрасен.
Эпилог
Прошло десять лет. Зга разрослась, преобразилась до неузнаваемости. Отовсюду понаехали люди: и бывшие згинцы, и их родные-близкие, и — большей частью — совсем посторонние. Обосновались, обстроились, крепко, надолго. Зажили.
Что их сюда притянуло? Ничего особенного в Зге, как в населённом пункте, уже не было. Давно исчезли все энергоаномалии. Радиационный фон был в норме. Атмосферные и климатические условия — средне благоприятные.
Постепенно подзабылись старожилами давние лихие события, а новоприезжим и вовсе не было дела до них.
Мастерились красивые дома, облагораживались улицы, асфальтировались дороги, мерно, складно работали немногочисленные згинские фабрички-заводики, магазины-базары, фирмы-конторы умеренного пошиба. Не чересчур бурливо, не излишне вяло текла добротная провинциальная жизнь.
Огромные строения бывшего научно-исследовательского комплекса (бывшего, потому что объект исследований самовольно пропал, а, стало быть, и комплексу со всем своим обильным и дорогим оборудованием, со всеми оставшимися работниками пришлось так же отбывать в иные места, скорее всего, в столицу) долгое время пустовали. Великоваты и дороговаты они были для местных нужд.
Первым делом распределили под квартиры для згинцев две жилые шестиэтажки. Потом одно из зданий отвели под городскую больницу, другое — под гостиницу, ещё в двух расположилась куча различных управлений, организаций, офисов. А пятый восьмиэтажный корпус был зарезервирован и поныне дожидался новых хозяев.
Стояли последние дни лета. Со дня на день должен был приехать наш Лёнчик со своей группой. Они приезжали уже третий раз в этом году для, как он выражался, «домашне-полевых работ».
Лёнчик в шутку именовал себя «тонкополярником, сущноголиком-морформистом».
К двадцати двум годам он закончил два факультета столичного университета: физический и психологический, три изотерических школы мирового уровня, побывал в Индии, на Тибете, в Китае. Он собрал группу единомышленников. Они самостоятельно занимались тонкими энергополями, сопутными сущности человека и морформными проявлениями в этой самой сущности. Они сами разрабатывали свои способы восприятий, которые официальная наука никогда не приняла бы всерьёз. О результатах своей деятельности Лёнчик не рассказывал даже нам с Велой. «Будет время, будет… — успокаивал он нас, — Всё ещё сыро, невнятно. Но дело идёт, можете поверить». Мы верили. Мы знали упрямство, хватку и способности Лёнчика.
Наша семилетняя дочка Стешка была, конечно же, далека от всех этих проблем. Но она уже успела дать нам поводы для беспокойства.
Вот и сегодня…
Вела готовила ужин, а я поливал яблони в саду, когда с улицы прибежал соседский мальчик Антон и сообщил, что Стешка пропала.
— Как пропала!? — встрепенулась Вела.
— Как… была-была, а потом, раз — и нету. Ан… ангили… ро… валась, — блеснул познаниями Антон.
— Глупости не болтай, — строго сказал я, подходя к крыльцу.
У Велы в глазах быстро росла паника.
— Успокойся, — я тронул её за плечи, — Это уже второй раз. В прошлом году зимой, помнишь?
— От этого мне не легче.
Мы вышли на улицу, направились к поросли молодых клёнов и верб. Под их ветвями на травянистой полянке играли дети. Теперь уже не играли, а с удивлением разглядывали то место под деревом, где недавно стояла Стешка, щупали воздух и азартно обсуждали произошедшее.
— Здесь? — спросил я.
— Тута. Она водила, мы — прятались. А потом, раз — и всё.