Город Золотого Петушка. Сказки
Шрифт:
— Здесь было болото! Проклятое!.. Говорили раньше, что с ним может справиться только господь бог! — кричит ребятам Балодис.
— Где, где болото? Болото? Какое болото?
— Здесь, здесь! А теперь тут колхозное поле!
— А господь бог? — одинаковыми голосами спрашивают Аля и Ляля.
Андрис смеется. Ой, ну какие же смешные эти Аля и Ляля. При чем тут господь бог? Это просто так говорится.
Андрис — ты очень хороший, и мы тебя любим, папа, мама и я! Аля и Ляля тоже любят тебя! Честное слово! Ты как янтарь, Андрис, сразу видно
Смотрите, как быстро пронесся мимо хутор! Как Янис Каулс гонит старенький автобус… Из ворот хлева выходят медлительные, тяжелые, красно-бурые коровы, с гладкой, лоснящейся чистой шерстью… Невысокий домик с крышей торчком, крытой камышом, внимательно поглядывает на дорогу — кто там мчится сломя голову? Осторожнее, тут колхозные коровы идут на водопой. Огромный каменный хлев, видимо, очень стар — он сложен из валунов, которые взяты с этого поля рядом, где сейчас колышется высокая рожь… Это рожь, Андрис? Значит, мы угадали…
— Давайте сочиним историю про этот хутор!
И тотчас же сама собою складывается история, в которой принимают участие все ребята, перебивая друг друга и придумывая разные ходы. Балодис, переговариваясь с дамами, одним ухом прислушивается. Кажется, ему эта игра доставляет не меньше удовольствия, чем ребятам…
— Жил тут крестьянин по имени Янис, — говорит Ляля.
— Его звали, как твоего отца, Андрис, — хорошо?
— Деда его угнетали ливонские рыцари. Они водились в этих местах и жили стаями… А разве нельзя так сказать про них, если я их презираю и ненавижу еще больше?.. Долго-долго угнетали… Андрис, когда это было?
— Семьсот лет обратно!
— Ой, как много! Ни один дед не может столько прожить! А у нас во дворе есть один древний дед — ему уже восемьдесят восемь, хотя это, конечно, не семьсот. Ну, товарищи, тогда ливонцы угнетали его пра-пра-пра-прадеда…
— И его пра-пра-пра-прабабушку!..
— Не мешайте, товарищи! И вот ему очень хотелось пожить без всяких там рыцарей. А тут всякие Альфреды и Августы, Иваны Грозные, всяко воевали-воевали…
— А потом Петр Великий все завоевал!
— И стал Янис жить-поживать да добра наживать!
— Ничего он не стал жить-поживать да добра наживать! Теперь стали Яниса вместо ливонцев русские цари угнетать, а он все землю пашет да о свободе мечтает…
— И Петр угнетал?
— А что он, лучше других, что ли?
— Он же окно в Европу прорубил, товарищи! Прорубил или нет?
— Ну, прорубил! Для Яниса, что ли?
— И вдруг — революция: земля крестьянам, фабрики рабочим! Вся власть Советам! Мир — хижинам, война — дворцам! Уррра!
— И стал Янис жить-поживать да добра наживать!
Но Балодис качает отрицательно головой и вдруг добавляет:
— Пришлось Янису сначала с жандармами воевать, потом — с немцами, потом — с буржуями… Потом — опять с немцами!
— Бедный Янис, сколько же ему пришлось воевать, чтобы жить-поживать да добра наживать?!
— Андрис, а немцы здесь были?
Девочки вдруг оглядываются на отца Андриса. Они от Игоря знают о том, как тяжело дались ему годы войны. Они оглядываются на него с любопытством и уважением — вот человек, который воевал против гитлеровцев, человек, который побывал в их жестоких лапах, который обманул их, который может теперь жить-поживать да добра наживать!
А Янис, который всех победил, сидит за рулем. Он улыбается и глядит на дорогу. Он крутит баранку с такой уверенностью и свободой, что папа Дима после очередного лихого поворота говорит, переводя стесненное дыхание:
— А вы хорошо водите машину.
— Имею опыт! — отвечает Каулс. — В армии возил снаряды. Там и класс приобрел. Особенно под разрывами! Везешь в любую погоду, в любой обстрел. Если попадет — и не найдут!.. Ну, и вяжешь кружева — вправо! Влево! Газануть! Тормоз!.. Обратно едешь с ранеными тихо, а в глазах по-прежнему все вертится!
Папа Дима кивает головой на пейзаж, что расстилается перед их глазами, показывая березовые рощи, холмы, низины, в которых стоит вода, отражающая ясное небо, грачиные гнезда на березняке, боковые проселки, что от шоссе углубляются куда-то и вправо и влево.
— Красивые места! — кричит Вихров, хотя Каулс слышит и так.
— У нас вся природа очень красивая! — кричит он в ответ. — Я когда в гитлеровских лагерях сидел за проволокой, немецкую природу видел: все прилизано, приглажено, кажется, к каждому дереву инвентарный номер привязан! А я вот эти дубы и липы вижу такими, какими их бог создал… У меня несколько профессий: мы, латыши, умеем руками своими пользоваться — я и штукатур, и шофер, и каменщик, и плотник, а садовое дело люблю больше всего…
— Благородное дело! — солидно говорит папа Дима.
— Больше всего люблю! — упрямо повторяет Каулс.
— Сын тоже садовником будет? — улыбается папа Дима.
— Не знаю! — кричит Каулс, оглядываясь на Андриса, — не слышит ли? — и добавляет: — Пусть сам себе найдет дело по душе. Надо научить его любить дело, какое бы оно ни было, чтобы гордость за свои руки чувствовал… Правда, у него другая дорога. Я почти не учился. Отец бедный был. Хибарочник… А он, если захочет, пусть учится. Я ему всегда помогу, если увижу, что дело стоит этого, правда?
— Да вы педагог! — кричит папа Дима, глядя на Каулса.
— Я садовник! — отвечает Каулс.
— Самое главное в воспитании — вырастить в человеке сознание своей ответственности! — кричит папа Дима, радуясь найденной теме разговора. — Я думаю, что правил воспитания должно быть совсем немного. Правда? Чтобы их смог запомнить и грудной младенец. Правда? Их должно быть столько, сколько пальцев на одной руке. Правда?
Каулс с любопытством смотрит на Вихрова.
А папа Дима, держа перед собою вытянутую руку с растопыренными пальцами, начинает другой рукой загибать эти пальцы один за другим, приговаривая: