Город. Сборник рассказов и повестей
Шрифт:
Смерть Генри ударила больнее, чем следовало ожидать.
«Пусть он был не душой компании, но все же одним из них, – думал Лодж и вдруг одернул себя: – А почему, собственно, «из них»? Почему не «из нас»? И вот так всегда… Я не могу, как Форестер. Это его функции лучше всего выполняются изнутри группы, а я должен постоянно наблюдать извне, должен беречь тонкую, холодную грань отстраненности, залог авторитета, без которого моя работа невозможна».
– Генри был близок к какому-то открытию, – сказал ему Сиффорд.
– Да, Сью говорила.
– Непосредственно перед смертью
– Мы обязательно посмотрим, – пообещал ему Лодж. – Все вместе. Через день или два.
– Да ничего мы не найдем, Байярд. – Мэйтленд покачал головой. – С нашими-то методами, с нашим направлением… Необходим новый подход!
Сиффорд сразу же ощетинился:
– Какой еще новый подход?
– Не знаю, – вздохнул Мэйтленд. – Если бы я знал…
– Господа, – укоряюще начал Лодж.
– Виноват, – отозвался Сиффорд. – Нервы.
Лодж припомнил, что сказала ему доктор Сьюзен Лоуренс, вместе с ним глядя в окно на затерянный в пространстве голый и унылый камень. «Он не хотел жить. Боялся жить».
Как это следовало понимать? Генри Гриффит умер от страха перед познанием? Он боялся существовать – и от этого просто перестал?
Может ли психосоматический синдром в самом деле убить человека?
Когда перешли в театр, напряжение в атмосфере стало еще ощутимей, хотя все прилагали усилия, чтобы это скрыть, – болтали, напускали на себя беспечный вид, Мэйтленд попытался даже пошутить, но шутка повисла в воздухе, упала и загнулась в корчах под натужный смех аудитории.
«Кент ошибся!» – думал Лодж, борясь с подступающим ужасом. Вся эта затея начинена психологическим динамитом. Одно неверное движение, и пойдет цепная реакция, которая накроет всю группу.
А с потерей группы будут потеряны и годы труда – многие годы обучения, долгие месяцы адаптации к совместной работе, бесконечная, ежедневная борьба за то, чтобы они были довольны жизнью и не пытались друг друга передушить. Утрачена будет вера в команду, которая за это время успела заменить им веру в себя, прервется гладкая и безупречная совместная деятельность. Да и немалая часть достигнутых результатов пойдет в утиль, ведь пока еще никому, даже самой талантливой группе не удавалось продолжить работу предшественников с той же точки – какими бы подробными ни были оставленные ими инструкции.
Широкую стену театра занимал вогнутый экран, а перед ним возвышалась небольшая сцена.
Лодж думал о том, что скрывается позади экрана: о трубках и генераторах, акустических устройствах и компьютерах – о частях чуда, превращающего мысли в движущиеся образы. В марионетки разума, наделенные странной, пугающей человечностью, которой деревянные куклы на ниточках всегда лишены.
И разница между ними конечно же – это разница между творениями ума и рук, ведь самый острый нож в самых талантливых руках не вырежет из мертвого дерева куклу, по реалистичности хотя бы отдаленно сравнимую с персонажем, рожденным человеческим разумом.
Сначала Человек творил одними лишь руками – обтесывал камень, резал по дереву, придавал форму глине. Затем он сделал продолжением своих
Лодж подумал, что однажды разум освободится и от этой необходимости, перестанет нуждаться как в руках, так и в машинах.
Экран вспыхнул, и на нем появилось дерево, еще одно, затем скамейка, пруд с уточками, зеленая лужайка, мраморная статуя в отдалении, а совсем далеко, на горизонте – очертания городских небоскребов.
Именно в этих декорациях действие завершилось накануне. Действующие лица решили устроить пикник в городском парке – хотя, конечно, едва ли эта идиллическая картинка продержится долго.
И все же Лодж надеялся, что сегодня пикник останется пикником. «Давайте хотя бы раз не будем мудрить, обойдемся без внезапных потрясений и леденящих кровь поворотов», – думал он. Если кому-то сейчас придется выводить своего персонажа из безумных хитросплетений внезапно изменившегося сюжета, рассудок может не выдержать напряжения.
Сегодня им предстоит играть Спектакль без одного персонажа, и многое будет зависеть от того – без какого именно.
Сцена оставалась безлюдна, подобная живописному полотну – великолепный парк в цветении весны, каждая деталь на положенном месте.
Почему они медлят? Чего ждут?
Они ведь все подготовили к началу. Чего дожидаются?
Кто-то вызвал легкий ветерок, и листья деревьев зашуршали, гладь пруда подернулась рябью.
Лодж представил перед глазами свой персонаж и вывел его на экран, мысленно воспроизводя вихляющую походку, травинку меж зубов, цепляющиеся за воротник нестриженые кудри.
Кто-то же должен был начать…
Провинциальный Хлыщ вдруг развернулся и убежал обратно. Через пару мгновений он снова возник, таща в руках здоровенную плетеную корзину.
– Чуть не забыл покушать взять, – пояснил он с деревенской непосредственностью.
В темноте зрительного зала кто-то хихикнул.
Лодж возблагодарил Бога за этот смешок. Значит, все пока идет хорошо. Ну? Что же остальные?
На экран широким шагом вышел Нищий Философ – обаятельный тип, за фасадом пестрого жилета, пышных респектабельных седин и аристократических повадок скрывавший свое истинное лицо: а был он никчемным тунеядцем и пустым хвастуном.
– Друг мой, – радушно приветствовал он Провинциального Хлыща. – Мой милый друг!
– Не друг я тебе, – огрызнулся Хлыщ, – пока триста баксов мои не отдашь.
«Ну?! – мысленно вопрошал Лодж. – Где остальные?»
Явилась Красивая Стерва в сопровождении Правильного Юноши, которого в любую секунду подстерегало жестокое разочарование.
Провинциальный Хлыщ меж тем уселся на траве, раскрыл корзину и принялся вынимать из нее свое «покушать» – окорок, целую индейку, голову сыра, термос, банку желе, маринованную селедку… Красивая Стерва состроила ему глазки и призывно покачала бедрами. Провинциальный Хлыщ вспыхнул и потупился.