Город
Шрифт:
– Это ответ лишь на первый из вопросов, что я тебе задал.
– А я здесь не затем, чтобы отвечать на твои вопросы.
– Но тогда зачем ты здесь?
Он поймал ее взгляд. Оба улыбнулись.
– Мы оба староваты для такой игры в недомолвки, – сказала она ему. Снова вздохнула и тряхнула плечами, освобождаясь от просторного плаща. На груди у нее засверкал серебряный полумесяц. – Я все равно не смогу причинить тебе большего вреда, чем уже причинил этот мир.
Некоторое время они оба молчали.
– Ты спрашивал о моей подруге Индаро, – чуть погодя подала голос женщина. – Она была в Первой битве при Аразе.
Перед его умственным взором пронеслись воспоминания, одно гаже другого.
– Как и тысячи других, – ответил он. – Десятки тысяч.
«И я в том числе», – мог бы он добавить.
– Она была совсем дитя, и воспитывали ее в кротости, – сказала женщина. – Многие полагают, что женщинам не следовало идти на войну…
– Я так не считаю, – отчасти покривив душой, ответил Бартелл. – Не будь у нас воительниц, Город пал бы еще в незапамятные времена.
– «Мужчины берегут прошлое своего Города, – процитировала собеседница известное выражение, печально покачав головой. – Женщины хранят наше будущее».
Он часто слышал такое от несогласных.
– Если Город падет, никакое множество детей и младенцев делу не поможет.
– Город уже пал. Давным-давно.
– Пока наши войска его еще защищают, он держится.
Говоря так, Бартелл тем не менее понимал, что Город стоял на судьбоносном распутье. Вражеские города были повержены, армии побеждены, крепости взяты… а сражения продолжались. Город по-прежнему осаждали, пусть даже издалека. И он бросал в жернова бесконечной войны своих женщин, пытаясь купить окончательную победу и рискуя тем, что в скором будущем рожать станет некому.
– Город велик, – упрямо проговорил Бартелл, сам понимая, что это неверно.
Его слова пустым эхом прозвучали меж каменных стен.
– Бартелл, Город умирает. Ты не один день прожил в Чертогах, видел жизни, влачащиеся в полном ничтожестве, – и продолжаешь рассуждать о величии Города?
Она говорила ровным голосом, очень серьезно.
– Город – это все, что в нем есть, а не одни только жители, – не сдавался Бартелл. – Ты сама, госпожа моя, провела среди них не один день… если, конечно, ты вправду с ними водилась… и умудрилась не заметить их силы, их упорства, того несгибаемого духа, что помог Городу выстоять в вековых войнах?
– Поверить не могу, что ты используешь несчастных жителей для подтверждения величия Города! В великом городе никак не может быть людей, обитающих в сточных трубах! О всяком городе следует судить в какой-то мере и по тому, как он заботится о своих беднейших, беспомощных и обездоленных!
С Бартеллом уже бывало такое. Они спорили о второстепенном, о неважном, старательно обходя главное – то, о чем разумные люди предпочитали не упоминать. Однако здесь, в этом уединенном и укромном месте, Бартелл сумел заставить себя произнести сокровенное:
– Война идет потому, что ее продолжения желает Бессмертный. Она завершится, лишь если император так захочет.
– Людей, которые заговаривали с ним об этом, жестоко наказывали. – Она смотрела на него сурово и строго. Потом отпила воды и продолжила: – Мы о разных вещах с тобой говорим. Своим величием Город обязан мужеству и стойкости населения. Это так. Но война привела его на грань разорения. И в ответе за эту войну, как ты и сказал, император. Только он нипочем не захочет ее прекратить.
– Почему ты так в этом уверена? И потом, если сам Ареон не пожелает остановить ее, это сможет сделать Марцелл.
– Марцелл верен императору и никогда не пойдет против него. – Женщина нахмурилась.
Бартелл не стал развивать тему. То, что они тут наговорили, и так уже тянуло на государственную измену. Но до чего же здорово было опять с кем-то беседовать и думать не только о том, где бы раздобыть следующую порцию жратвы, как вывести проклятых вшей, из-за которых так люто чешется вся шкура, как вообще прожить еще один день и не спятить, не сигануть вниз головой в смертоносный поток…
– Когда моя дочь была маленькой, – неожиданно проговорила архивестница, – я ей рассказывала сказку про гулона и мышь. Ты знаешь ее?
– Конечно. Все дети знают.
– Гулон и мышка вместе пустились в дальнюю дорогу. Вот перед ними появляется чужой город, и мышь говорит гулону: «Дай я сяду тебе на плечо! Я смогу посмотреть город, и прохожие меня не затопчут!» Так они и сделали. Но горожане решили, что мышка – хозяйка, а гулон – всего лишь слуга, и давай показывать на них пальцами и смеяться. Гулон рассердился и ссадил мышь, и, конечно, ее тут же раздавил чей-то тяжелый башмак. Вот так гулон из-за своей гордыни лишился лучшей подружки… Сказать тебе, о чем спросила моя семилетняя дочь, когда впервые эту сказку услышала?
– О чем же?
– Она спросила: «А что это такое – чужой город?» Я объяснила ей, что это тоже город, только другой и далеко-далеко. Она была сбита с толку. Девочка думала, что наш Город и есть весь мир.
– Твоя дочь в этом не одинока, – заметил Бартелл. – Многие именно так и считают. Чтобы в полной мере убедиться в обратном, нужно увидеть Город со стороны. А это немногим удавалось, не считая солдат.
– Тем не менее всем известно: мы воюем.
– Наших врагов, синекожих, изображают сущими демонами. – Он пожал плечами. – Оно и понятно. Люди не могут без конца драться и выносить тяготы, если врагами выступают человеческие существа вроде них самих. Лучше уж думать, будто враги – недочеловеки, не способные выстроить свои города.
Собеседница покачала головой, но ничего не ответила, и Бартелл спросил:
– А сейчас твоей дочери сколько?
Она опять не ответила. Лишь молча созерцала бокал с водой, который держала в руке.
– Мы видели в Чертогах гулона… – сказал он, помолчав. – Незадолго до грозы.
– Где?
– У того места, которое называют Дробилкой. Знаешь его?
– Естественно. Это важный узел подземного механизма. Кстати, гулонов так глубоко в недрах Чертогов давно уже не видели. Кое-кто ведь полагает их символом Города. Встреча с гулоном считается доброй приметой.