Город
Шрифт:
— Ну, где же ты был? — едва сдерживая слёзы, набросилась Ирина на своего супруга. Ей приходилось говорить сдавленным, но весьма чувственным голосом полным пережитых в это утро эмоций, так как дети были дома и ещё беззаботно спали.
— А с ключами что? Опять где-то потерял, горе ты моё? — уже более сдержанно поинтересовалась она, уже заранее прощая его, лишь за то, что он сейчас здесь и с ней.
В полутемном коридоре она случайно наткнулась глазами на его лицо.
В этот момент ей почему-то стало не по себе. Было в его облике сейчас нечто особое и вместе с тем не уловимое
— Лёшка, ты чего? — неуверенно произнесла она.
Вместо прямого ответа Алексей вплотную подступил к жене и крепко охватил её за талию.
Она ощутила сквозь тонкий шёлковый халатик его сильные и такие холодные руки.
Ирина расценила его крепкие объятия, как любовную прелюдию.
— Лёша, ну ты, что удумал? Не сейчас — дети ведь дома.
Но вместо ласк Алексей резко приблизил тело своей жены, так стремительно, что голова её откинулась назад, открывая нежное горло.
С нечеловеческим спокойствием Алексей глубоко вонзил свои зубы в эту безупречную молодую плоть.
Спустя несколько минут.
Дверь в детскую спальню растворилась. На пороге возникли два силуэта — высокий мужской и миниатюрный женский. Войдя в глубь затемнённого помещения, супруги разделились: Ирина отправилась к трёхлетнему Стасику, а отец к пятилетней Соне.
В напряжённой тишине раздался тонкий сонный детский голосок:
— Мама?!
* * *
Внук Елизаветы Павловны, Ярослав был наркоманом и проживал вместе с ней. Это вынужденное соседство для старого человека было делом весьма утомительным, а иногда и смертельно опасным. Но порою смерть казалась ей самым лёгким избавлением от всего того безумия бурлившего вокруг.
По несколько раз на неделе ей приходилось видеть драки и разборки, так что когда она услышала яростные удары в их деревянную зелёную дверь и выглянув в глазок увидела странных людей — избитых, истерзанных, мертвенно бледных, то совершенно не удивилась, а проходя обратно мимо комнаты внука громко выкрикнула:
— Ярик, это опять к тебе!
* * *
В передние ряды омоновцев, сомкнувших щиты, на бешеной скорости ударила потерявшая человеческий облик озверевшая людская масса. По своей силе и мощи столкновение было ужасающим.
Омоновцы стоявшие в арьергарде под натиском взбесившейся толпы едва устояли на ногах. Обезумевшая толпа сумела сдвинуть первоначальную линию обороны на несколько метров вглубь территории контролируемой милицией, а затем остановилась, уткнувшись в металлические щиты, которыми отгородились омоновцы.
Но это шаткое равновесие продержалось всего несколько секунд.
Довольно шустрая шестнадцати летняя девочка, словно юркая ящерица, проскользнула в зазор, открывшийся между асфальтом и нижним краем щита и, ухватив омоновца тонкими, но неожиданно сильными, руками за икры, стала подтягивать свое тело под барьером, которым мужчина отчаянно пытался отгородиться от безумствующей толпы.
Пытаясь вернуть озверевшего подростка назад, за кордон образованный щитами, омоновец несколько раз ударил её резиновой дубинкой.
Встретив довольно жёсткое сопротивление, девчонка, которая совсем не собиралась отступать, изменила тактику и, оставив попытки полностью протиснуться под щитом, вонзила свои острые молодые зубы в то, во что могла дотянуться, а именно в мошонку мужчины.
Тот взвыл от нечеловеческой боли и уже не сдерживая силу удара стал остервенело охаживать это отродье резиновой дубинкой. И хотя это был мужчина выдающейся комплекции, и он готов был поклясться, что после каждого его богатырского удара молодая кожа девчонки лопалась в месте соприкосновения с резиновой дубинкой, но подросток не только не отпустил его гениталии, а продолжал наращивать чудовищное давление челюстей.
В результате непродолжительной борьбы могучий омоновец быстро лишился сил и, думая, прежде всего, о своей собственной безопасности, выпустил из левой руки металлический щит и уже обеими руками попытался отстранить от себя обезумевшее существо. Но и этот отчаянный шаг не помог ему.
А снизу, оттуда, откуда подымалась и захлёстывала с головою невыносимая волна боли, мертвенно спокойно на него, с детского личика, обагренного его же собственной кровью, взирали глаза, наполненные такой лютой ненавистью, что это отнимало у него последние силы для борьбы за свою жизнь.
В образовавшуюся, в результате нападения подростка на одного из омоновцев, брешь тут же безостановочным потоком хлынула бесчинствующая толпа.
То, что прорыв был осуществлён именно в этом месте, не имело никакого принципиального значения, так как одновременно почти то же самое происходило сразу в нескольких местах. Разница была лишь в том, что где-то экстремистам удалось преодолеть заграждение сверху, где-то они прорвались, раздвинув щиты.
Факт был в том, что именно в эту секунду судьба милиционеров уже была решена. И она не сулила ни одному из них ничего хорошего.
Этот прорыв можно с полной уверенностью считать за точку отсчёта их скорой гибели.
* * *
Руслан медленно в полузабытьи двигался вверх по улице Ленинградской. Сейчас все его мысли были сосредоточены на том, что бы просто идти, совершенно неважно куда, и не упасть. Он знал, что если он позволит себе отключиться и упасть, то это будет его самой большой ошибкой. Именно с этой мыслью едва тлеющей в его померкнувшем сознании он упал в густую траву, обрамляющую газон.
А дальше были лишь мрак и пустота…
* * *
Здесь, всё было совсем не так, как они ожидали. Толпа была полна решимости и звериной ярости.
Это была совершенно не та подлая и мстительная партизанская борьба, к которой все они уже привыкли. Это была открытая конфронтация.
Даже те из бойцов ОМОНа, кто считался обстрелянным и побывал не в одной переделке, в горячих точках полыхающих на теле нашей родины, не могли найти метода эффективной борьбы с манифестантами.