Города и годы. Братья
Шрифт:
— А видно, здорово вы любите своего музыканта?
— Ничуть, — ответила она решительно и спокойно. Как будто больше всего ждала этого вопроса и больше всего приготовилась к нему.
— Ни ка-пель-ки, — добавила она по слогам. — Мы были просто друзья, и он нуждался в дружбе больше, чем я.
Надо было заглушить возраставшее смущенье. Родион быстро отыскал в Ирине смешное (она все теребила и дергала на столе клеенку) и с улыбочкой сказал:
— Тогда, может, и с моей женой они
— Вы же сами говорите, что нет! — испуганно воскликнула Ирина. — И я вовсе не хочу, чтобы у него были друзья! То есть женщины! То есть я не хочу, чтобы он мне не говорил, если у него есть… Он не смеет меня обманывать! Вы же сами сказали… И вообще вы меня совсем не так поняли. Я теперь вижу!
Она отвернулась и, облокотившись на стол, закрыла рукою лицо.
Родион ходил из угла в угол. Потом остановился у окна, опять, как недавно, потер пальцами по стеклу и сказал:
— Самое противное, что здесь всё на обмане, изолгались зачем-то…
Ирина могла быть удовлетворена: этот человек серьезно и окончательно признал ее правоту. Она облегченно вздохнула и посмотрела на Родиона.
Он стоял к ней спиной. Большая голова его, глубоко сидевшая в плечах, недовольно подергивалась. Он был простовато, грубо сложен, но в осанке его Ирина нашла что-то добродушно-застенчивое, привлекательное и потешное, как в игрушечном медведе. На концерте, где Ирина в первый раз увидела Родиона, и — особенно — ночью, когда он своим появлением взорвал каревскую именинную пирушку, он показался ей страшным.
Они молчали, оставаясь неподвижными, выжидая друг от друга какого-то решения. И это молчание связывало больше, чем откровенная речь, словно из него вырастало право Ирины находиться в этом доме и говорить с чужим человеком о том, о чем она ни с кем не говорила.
Тогда Ленка, заскучавшая в своем уголке, подошла к отцу и потрогала его за рукав.
— Папуленька, — сказала она, — давай со мной немножно поиграем.
Родион положил руку на ее всклокоченную голову.
— Как же поиграть? — улыбнулся он. — Погоди.
— Ну давай со мной поиграем в поезды, — нараспев протянула Ленка. — Ты будешь пассажир, а я — пассажирница.
Ирина рассмеялась и, вдруг подбежав к Ленке, начала тормошить ее за плечи, как умеют тормошить детей одни женщины.
— Как ты сказала? Как? Пассажирница? Ну, хочешь, я буду с тобой играть? Хочешь? Ну, покажи мне свои игрушки. Пойдем.
Она повела Ленку к игрушкам, присела около нее на корточки, но тотчас обернулась к Родиону.
— Вам, может быть, неприятно… что я с ней? — спросила она.
Он посмотрел на нее исподлобья.
— Нет, что же, если хочется, — пробурчал он.
Ирина поднялась.
— Я пойду.
— Что
— Нет, я пойду, — повторила Ирина.
Наступила минута, когда нужно было платить за все, о чем было умолчано, и за все, что было сказано в этот вечер.
Ирина подала Родиону руку. Он взял ее осторожно. Решительно нельзя было найти ни одного подходящего слова, и все посещение Ирины с каждой новой секундой все больше теряло свой настоящий смысл.
— Простите, что я помешала вам.
— Да вы не помешали. Давайте кончим об этом.
— Да, правда. И потом все это очень глупо, — вспыхнула Ирина. — С моей стороны…
— Ну, как сказать… я понимаю.
Родион потер свои руки. Визит был окончен.
В передней, открыв дверь, Родион спросил:
— Что же, кланяться Арсению Арсеньичу?
— Нет, зачем? А впрочем, пожалуй.
— Нашим знакомством мы ведь обязаны ему, — улыбнулся Родион.
— Вы с ним дружны?
— Он старик хороший.
— Очень.
Неожиданно была найдена приемлемая тема, и с облегчением, поспешно, Родион сказал:
— Погодите, я зажгу спичку, здесь темень. Или, постойте, я провожу вас.
— А как же дочь? Одна?
— Ничего, это — в два счета.
Родион вернулся в комнату, потом выбежал, натягивая на плечи куртку. Он чиркнул спичкой и пошел вперед.
И вот разговор, тянувшийся несколько минут и разделенный длинными паузами:
— Осторожно, ступенька.
— Я вижу.
. . . . . . . . . . . . . . .
— До свиданья.
— Я доведу вас до трамвая, а то вам, поди, жутко.
— Я не боюсь.
. . . . . . . . . . . . . . .
— Куда же вы полетели? Мне за вами не угнаться, вы вон как шагаете!
— Привычка, понимаете ли.
. . . . . . . . . . . . . . .
— А теперь уж очень тихо.
— Не приноровишься.
— Зачем же вызываться провожать?
. . . . . . . . . . . . . . .
— Вы часто видитесь с Арсением Арсеньевичем?
— Случается.
— О чем же вы говорите?
— Спорим.
— Вы с ним?
— Ну да.
. . . . . . . . . . . . . . .
— Кто же из вас побеждает?
— Я, конечно.
— Скажите, какая самоуверенность!
. . . . . . . . . . . . . . .
— Вы большевик?
— Да.
. . . . . . . . . . . . . . .
— Вон мой трамвай. Спасибо.
— До свиданья… А — здорово, знаете ли, я на вашего отца сержусь.
— Это почему?
— Да вот история с Шерингом.
— При чем тут мой отец? Ведь вы не медик. Как же вы можете судить? А мой отец замечательный, и вам должно быть это известно. До свиданья.