Города и годы. Братья
Шрифт:
— Осторожно…
Трамвай мчало по бессветным прямым линиям, ветер ломил ему наперерез, было холодно и бодро. То, что Родион пошел провожать Ирину, и то, что они говорили не о главном, наполнило ее спокойствием. Все было ясно, и решение, которое она приняла, было принято по совести, раз навсегда.
Исполнить это решение Ирине привелось раньше, чем она ждала.
Почти у самого дома она увидела Никиту.
За ним только что захлопнулась дверь, он огляделся по сторонам и пошел навстречу Ирине. Она
Когда Никита узнал Ирину, он немного свернул со своего пути, направляясь прямо на нее и загораживая ей дорогу.
— Вот хорошо, — сказал он. — А я сидел у вас добрых полчаса.
Он остановился лицом к лицу с Ириной и вынул из карманов руки.
Она обошла его так, как обходят случайное препятствие — столб, тележку, неудобно поставленную развозчиком, или ребятишек, затеявших игру, — не подняв глаз, не изменяя шага, как будто не заметив, что именно пришлось обойти: столб, тележку или ребятишек.
С тем же равнодушием и тою же походкой Ирина прошла несколько шагов до двери. Но, когда открыла ее и очутилась в фонаре — между дверей, она с страшной силой втянула в себя воздух и схватилась руками за грудь: надо было не только пройти эти несколько шагов от Никиты до дома уверенной и строгой походкой, надо было еще дышать, как всегда, а на это не хватило воли. И тотчас Ирину потянуло взглянуть на улицу, посмотреть, как там стоит в неподвижности (о да! непременно так: в неподвижности) Никита, и на мгновение защемило в горле, как щемит, когда сделаешь что-нибудь злое и не хочешь признаться в этом.
И она не взглянула на улицу, а побежала по лестнице, шепча на ходу:
— И наконец, имею же я право поступать плохо… не должна же я поступать хорошо… если я не хочу, не хочу, не хочу!
И она дернула звонок.
Ей захотелось поделиться с кем-нибудь своим радостным волнением от этого неиспытанного, щемящего чувства. И когда она подумала, кому могла бы сказать о том, как наказан Никита (теперь он наказан за все, за все!), ей пришло в голову единственное имя:
Родион.
Глава вторая
Витька Чупрыков вертел в короткопалых руках свой помятый картузик, ерзал глазками по стенкам, ежился и говорил:
— Погодка, черт-те что! То даже снежку поднасыпало, то будто лето, а сейчас стужа, смерть!
Он запихал картузик под мышку, сложил ладони трубкой и подул в них.
— У-ух! Продрог… Что же плохо принимаешь? Не соскучилась? — спросил он.
Варвара Михайловна показала на стул.
— Садись. Страшно соскучилась.
— Смеешься? Надо мной смеяться легко, я беззащитный.
Он вздохнул и опять бойко оглядел комнату.
— Бедненько ты живешь. Это после такого-то
— Ты что опустился? Пьешь, что ли?
— Когда подносят — не отказываюсь, а подработаю — и сам найду. Ты ведь тоже против прошедшего времени сдала.
Он всмотрелся в Варвару Михайловну и покрутил головою.
— Хотя нет, сбрехнул: ты все еще краля. Эх, Варюша!
Витька мечтательно прикрыл глаза и посидел молча.
— Что же твой комиссар бедно тебя содержит, а? Или, может, поиграли да будет? Да? Так я и знал. Сволочи все они… А жалко. Я, говоря по правде, рассчитывал, вот, мол, у тебя — рука, глядишь — и поддержка какая произойдет. Все-таки вместе кровь проливали, за общее, как говорится, за святое дело.
Он подмигнул Варваре Михайловне.
— Это ты в провиантской, что ли, кровь проливал? — усмехнулась она. — Когда сахар развешивал?
— Других героев пощупать — мало ли чего откроешь. Я таких знаю: ходят — не подступись. А у меня, как-никак, контузия. Инвалид славной гражданской войны.
— Значит, ты на Родиона надеялся?
Витька сказал внушительно:
— Надеялся я больше на тебя, Варюша. Ты Витьку Чупрыкова никогда не оставляла; в уважение к прошлому времю. А через тебя, конечно и обязательно, имел вид на твоего комиссара. Но, как теперь я понимаю… — он снова оглядел комнату, и на этот раз — с пренебрежением, — …что ты сама в крайности… чего с тебя взять? Рукомойничек у тебя заржавленный, кроватка средняя, а от старого — один чемоданчик…
Он посвистел и врастяжечку спросил:
— Хотя, может, скрываешь? Может, еще чего от старого сохранила? Не таись, Варюша. Я тебе большую пользу могу оказать. Витька — человек верный.
Глазки его спрятались в мешочках распухших сиреневых век. Он постарался загадочно улыбнуться.
— Ты все еще в прежних чувствах?
— Не суй носа, куда не нужно, — жестко сказала Варвара Михайловна.
— Я — что же, — безразлично заметил Витька.
Он посидел молча, с таким видом, как будто отыскивал какой-нибудь новый предмет для беседы, вынул из кармана спички, отломил от коробка щепочку и принялся старательно чистить ногти.
— Знакомого одного нашего видел, — сказал он невинно.
Варвара Михайловна не отозвалась.
— Известным стал человеком, прямо знаменитость. Анонсы клеют по заборам, буквы в аршин.
Варвара Михайловна молчала.
— Везет которым людям, черт-е что, — простодушно вздохнул Витька.
Щепочка сломалась у него под ногтем и упала. Витька нагнулся поднять ее и, между делом, справился:
— Представления его не смотрела? Синфонией называется. Нет? Интересно знать, музыка это одна или также действие с чем-нибудь? Не слыхала?