Шрифт:
Ялтинский городовой Сапогов получил от начальства почётное, полное доверие к уму и такту Сапогова поручение: обойти свой участок и проверить всех евреев — занимается ли каждый еврей тем ремеслом, которое им самим указано и которое давало такому еврею драгоценное, хрупкое право жить среди чудесной ялтинской природы…
Проверять хитрых семитов Сапогову, было приказано таким образом: пусть каждый семит сделает тут же, при Сапогове, на его глазах, какую-либо вещь по своей ремесленной специальности и тем докажет, что бдительное начальство
— Ты только держи ухо востро, — предупредил Сапогова околоточный.
— А то — так тебя вокруг пальца и обкрутят!
— Жиды то? Меня то? Да Господи ж!
И пошел Сапогов.
— Здравствуйте, — сказал Сапогов, входя к молодому Абраму Голдину. — Ты это самое, как говорится: ремесло своё… Сполняешь?
— А почему мне его не исполнять? — удивился Абрам Голдин. — Немножко кушаю себе хлеб с маслом. Знаете — фотография, конечно, такое дело: если его исполнять, то и можно кушать хлеб с маслом. Хе-Хе! На здоровьичко…
— Та-ак, — нерешительно сказал Сапогов, переминаясь с ноги на ногу. — А ты вот что, брат… Ты докажи! Проверка вам от начальства вышла…
— Сделайте такое одолжение, — засуетился Абрам Голдин, — мы сейчас из вас сделаем такую фотографию, что вы сами в себя влюбитесь! Попрошу вас сесть… Вот так. Голову чуть-чуть набок, глаза сделайте, прошу, немножко интеллигентнее… рот можно закрыть. Закройте рот! Не делайте так, будто у вас зубы болят. Нос, если вам безразлично, можна пока рукой не трогать. Потом, когда я кончу, можна его трогать, а пока держите руки на грудях. Прошу теперь не шевелится: теперь у вас за-ме-ча-тель-но культурный вид! Снимаю!! Готово. Спасибо! Теперь можете делать со своим носом, что вам угодно.
Сапогов встал, с наслаждением расправил могучие члены и с интересом потянулся к аппарату.
— А ну — вынимай!
— Что… вынимать?..
— Что там у тебя вышло? Покажь!..
— Видите ли… Сейчас же нельзя! Сейчас ещё ничего нет. Мне ещё нужно пойти в тёмную комнату проявить негатив.
Сапогов погрозил Голдину пальцем и усмехнулся.
— Хе-хе! Стара штука!.. Нет, брат, ты мне покажи сейчас… А этак всякий может.
— Что вы говорите?! — встревоженно закричал фотограф. — Как же я вам покажу, когда оно не проявлено! Нужно в тёмную комнату, которая с красным светом, нужно…
— Да, да… — кивал головой Сапогов, комически поглядывая на Голдина. — Красный свет, конечно… тёмная комната… Ну, до чего же вы хитрые, жидова! Учитесь вы этому где, что ли… Или так, — сами по себе? Дай мне, говорит, тёмную комнату… Ха-ха! Не-ет… Вынимай сейчас!
— Ну, я выну — так пластинка будет совершенно белая!.. И она сейчас же на свету пропадёт!..
Сапогов пришёл в восторг.
— И откуда у вас что берётся?! И чтой-то за ловкий народ! Тёмная, говорит, комната… Да-а. Ха-ха! Мало, чего ты там сделаешь в этой комнате… Знаем-с. Вынимай!
— Хорошо, — вздохнул Голдин и вынул из аппарата белую пластинку. — Смотрите! Вот она.
Сапогов
— Та-ак… Это, значит, я такой и есть? Хороший ты фотограф. Понимаем-с!
— Что вы понимаете?! — испугался Голдин.
Городовой сумрачно посмотрел на Голдина…
— А то. Лукавый ты есть человек. Завтра на выезд получишь. В 24 часа.
Сапогов стоял в литографской мастерской Давида Шепшелевича, и глаза его подозрительно бегали по странным доскам и камням, в беспорядке наваленным во всех углах.
— Бонжур, — вежливо поздоровался Шепшелевич. — Как ваше здоровьице?
— Да так. Ты ремесленник будешь? А какой ты ремесленник?
— Литографический. Ярлыки разные делаю, пригласительные билеты… Визитные карточки делаю.
— Вот ты мне это самое и покажи! — сказал, подмигивая, Сапогов.
— Сколько угодно! Мы сейчас, ваше благородие, вашу карточку тиснем. Как ваше уважаемое имя? Сапогов? Павел Максимович? Одна минутка! Мы прямо на камне и напишем!
— Ты куда? — забеспокоился Сапогов. — Ты при мне, брат, пиши!
— Да при вас же! Вот на этом камне!
Он наклонился над камнем, а Сапогов смотрел через его плечо.
— Ты чего пишешь? Разве так?
— Это ничего, — сказал Шепшелевич. — Я на камне пишу сзаду наперёд, а на карточке оттиск выйдет правильный.
Сапогов засопел и опустил руку на плечо литографа.
— Нет так не надо. Я не хочу. Ты, брат, без жульничества. Пиши по русски!
— Так оно и есть по русски! Только это ж нужно, чтобы задом наперёд.
Сапогов расхохотался.
— Нужно, да? Нет, брат, не нужно. Пиши правильно! Слева направо!
— Господи! Что вы такое говорите! Да тогда обратный оттиск не получится!
— Пиши, как надо! — сурово сказал Сапогов. — Нечего дурака валять.
Литограф пожал плечами и наклонился над камнем.
Через десять минут Сапогов сосредоточенно вертел в руках визитную карточку и, нахмурив брови, читал:
— Вогопас Чивомискам Левап.
На сердце у него было тяжело…
— Так… Это я и есть такой? Вогопас Чивомискам Левап. Понимаем-с. Насмешки строить над начальством — на это вы горазды! Понимаем-с!! Хороший ремесленник! Отметим-с! Завтра в 24.
Когда он уходил, его добродушное лицо осунулось. Горечь незаслуженной обиды запечатлелась на нём.
— Вогопас, — думал, тяжело вздыхая, городовой, — Чивомискам!
Старый Лейба Буцкус, сидя в углу сквера, зарабатывал себе средства к жизни тем, что эксплуатировал удивительное изобретение, вызывавшее восторг всех окрестных мальчишек… Это был диковинный аппарат с двумя отверстиями, в одно из которых бросалась монета в пять копеек, а из другого выпадал кусок шоколада в пестрой обёртке. Многие мальчишки знали, что такой же шоколад можно было купить в любой лавчонке, без всякого аппарата, но аппарат именно и привлекал их пытливые молодые умы…