Городская Ромашка
Шрифт:
– Не иначе сватать тебя придут, честь по чести, как водится…
Ромашка лишь неопределенно повела плечами. Сказать правду, она все-таки немного побаивалась воеводу, да и относилась к нему без особой симпатии, потому и не обрадовалась, хотя и должна бы.
Вечером родители Мирослава, как и обещалось, переступили порог дома тетушка Званы и сели на длинные лавки. Любима поглядывала то на мужа, то на Ромашку, воевода хмурился и больше разглядывал свои широкие ладони да покрытую мелкими царапинами деревянную столешницу.
– Ну что ж, Звана, - начала Любима, но не успела она закончить фразу, как входная дверь снова распахнулась.
Тур вошел и нерешительно остановился, уставившись на вечерних гостей, потом
– Здравствуйте.
И тут Ромашка, все еще сидевшая под окошком на лавочке, заметила, что за спиной ее названного брата стоит Мирослав. И тоже недоуменно хмурится.
Тур помялся на пороге, сделал шаг вперед, пропустив и Мирослава, который поздоровался, обвел взглядом всех сидящих за столом и обернулся к Ромашке. По глазам его девушка поняла - что-то случилось, плохое или нет - непонятно, но уж во всяком случае новость ее не обрадует - взгляд Мирослава говорил об этом ясно. Девушка замерла напряженно, словно натянутая струна, а Мирослав улыбнулся успокаивающе уголками губ и отвел глаза. Теперь он смотрел на родителей. Похоже, Любима заметила в его взгляде то же, что и Ромашка, и вглядывалась в лицо сына, пытаясь понять, что же произошло, какие новости привезли ее сын с Туром из Родня.
Под вопросительными взглядами матери, родителей друга и Ромашки, Тур сказал, наконец:
– Мы уезжаем завтра.
– Куда?
– одновременно спросили Звана и Любима.
– В города…
– В города?
Мирослав снова смотрел на Ромашку. Удивленные глаза девушка казались неестественно большими на побледневшем лице.
– Решено собрать совет городов, и тех, кто был добровольцами, попросили на нем присутствовать, - громко сказал Мирослав.
– Завтра утром мы снова в Родень, потом в Каму, а там со Святоградцами вместе поедем на совет городов.
"Как же так? Неужели снова?" - успела подумать Ромашка, когда мать Мирослава прервала молчание.
– Что ж, Звана, значит, тебе сына в дорогу собирать… Тогда, наверное, отложим-ка мы наш разговор, не будем сборам мешать.
Она поднялась вместе с Вояром и направилась к выходу. На пороге остановилась возле сына. Мирослав ночевал в новом доме, но Любима очень надеялась, что перед отъездом сын зайдет к ней.
– Я зайду, мама, только попозже, - сказал Мирослав, и Любима со вздохом кивнула. Вояр лишь глянул на сына, а перед тем как выйти из дома, обернулся, и долгим, внимательным взглядом окинул поднявшуюся с лавки Ромашку.
Ночь была тихая, лунная. Листья старой вишни едва шелестели под легким вечерним ветерком. Темнело… Ромашка сидела на завалинке, прижавшись к плечу Мирослава. Она не плакала - лишь несколько слезинок прочертили блестящие дорожки на ее щеках. "Это ненадолго, - сказал Мирослав.
– Мы поедем в город, что немного севернее твоего… Совет будет длиться всего несколько дней, так что мы с Туром вернемся недели через три, а может, и того раньше. Ты слышишь, Ромашка?" Она слышала. "Неужели снова? Снова прощаться?
– думала она.
– Не хочу, не хочу больше". Но делать было нечего. Ромашку Мирослав не звал с собой, да и сама девушка понимала - сейчас ее помощь тетушке Зване потребуется куда больше. Девушка вздохнула и подняла голову. Мирослав смотрел на нее, серые глаза едва поблескивали в сгущающихся сумерках, светлые с сединой волосы аккуратно зачесаны назад, связаны на затылке подаренной ею вышитой ленточкой.
– Я буду ждать тебя, - прошептала Ромашка.
Мирослав не ответил, лишь улыбнулся и ласково провел ладонью по ее волосам.
– Я присмотрю за домом, - сказала девушка, а вспомнив забавную мордочку котенка, добавила: - и Тишку буду кормить. Ты только возвращайся скорей…
Ранним утром, когда лишь крики первых петухов пронеслись над поселком, приветствуя рождающийся день, по деревянному мосту через Родну проскакали две лошадки - пегая и гнедая, со всадниками на спинах. Один всадник был широкоплечий рыжий великан с ярко-голубыми глазами, второй - худощавый, со светлыми с сильной проседью волосами, собранными вышитой ленточкой в хвост на затылке. Родители обоих путников вышли проводить их к берегу, но, едва лошади тронулись, медленно развернулись и пошли по домам. И только двое остались на берегу: невысокая девушка с коротенькой - едва до середины лопаток - косичкой, и смуглый от летнего загара мальчик лет одиннадцати. Они все смотрели и смотрели вслед скрывшимся за поворотом дороги всадникам, пока стук копыт не затих вдали. А внизу, под берегом, качая в легкой ряби отражение неба и леса, несла свои воды Родна.
Эпилог
Над зелеными холмами, над лесами, едва тронутыми кистью осени, над серебристыми лентами рек и ручейков плыло в ясном небе синее крыло параплана. Любопытные птицы иногда принимали летательный аппарат за своего диковинного собрата, и тогда некоторое время летели рядом, удивленно переговариваясь, потому что большая синяя птица под крылом своим несла людей. Сделав небольшой круг над разлившейся до самого горизонта голубой равниной моря, параплан начал снижаться. Он приземлился на укрытом невысокой травой каменистом берегу. Едва освободившись от ремней, девушка с заплетенными в косичку пепельно-русыми волосами побежала к воде. Молодой мужчина - ее спутник - последовал за ней.
Вода с негромким шелестом ворочала мелкую гальку. Косые лучи клонящегося к закату солнца не просвечивали бирюзу моря до дна, но на мелководье было видно камни под водой и - кое где - поросли пушистых темно-зеленых водорослей, которые качались в такт прибоя.
Ромашка подошла к самой воде, тронула пальцами подбежавшую к берегу волну с белоснежными барашками пены - словно погладила.
"Так вот ты какое - море…"
Море… Ромашка узнавала его, хотя и не видела ни ярких изумрудных волн, ни солнечной или лунной дорожки на водной глади, как на любимых картинах, но это все равно было море, и оно оказалось действительно прекрасным и… и таким живым!
Над головой кричали чайки. Несколько белокрылых птиц опустились на берег неподалеку от людей и деловито разгребали гальку крепкими клювами в поисках какого-нибудь лакомства. В воде изредка мелькали коричневатые спинки рыб. Море пахло. Пахло приятно солью и чем-то еще непонятным, неведомым, но почему-то таким знакомым, словно здесь, на берегу, под голоса чаек и шепот воды пробуждалась память далеких предков. Разувшись, Ромашка подкатила штаны и осторожно встала на мокрую, холодную гальку. В следующий миг вода накрыла ее ступни, но девушка не вздрогнула, осталась стоять на месте - она знакомилась с морем, а море знакомилось с ней.
И все-таки ногам было неуютно в холодной воде. Ромашка отошла назад, на сухие камни, и села. Рядом - она слышала - опустился на гальку Мирослав. Он молчал, и девушка тоже молчала. Сейчас Ромашка чувствовала себя, наверное, самым счастливым человеком на свете, потому что ведь далеко не у каждого сбываются в жизни все мечты, а вот у Ромашки, кажется, сбылись. Рядом с нею был Мирослав - человек, так негаданно встреченный ею на улицах большого города. А море… море, ее детская мечта, которую Ромашка пронесла через всю жизнь, море, которое она видела сначала только на картинах в музее, а потом - у приморского города, превращенным в огромное зловонное болото, море, которое снилось ей, которое девушка не осмеливалась даже нарисовать, но представляла себе так ясно и красочно - море разливалось перед нею до самого горизонта, поблескивая отраженными лучами солнца. Оно разговаривало с нею, оно пело, жило своей жизнью, таинственной и волшебной.