Городские ведьмы

Перевозчикова Юлия

– Так захоти! Хочешь, помогу? У тебя любовник мордой на телевидении светит? Так можно мордашку ему так попортить, что его и в уборщики не возьмут. Муж у тебя бывший издательство держит? Справочники и словари издает. Доходное дельце! И ему кислород перекрыть не проблема. Да и сынишка у тебя имеется. Имеется? Умница, хороший мальчик! В университет поступил, да еще и на госотделение. Способный. Не жалко тебе? Не боишься за родных-то?

– Некого мне бояться. И нечего. Ни тебя, ни псов твоих. Уходи.

И уже про себя добавила: «За Аринку я рассчиталась, за себя тоже могу постоять».

Аринка была подруга. Ясновидящая. Настоящая. Немного сумасшедшая. Да что там немного! «Крыша» у Арины Смирновой ехала

капитально! Особенно на любви. Влюбилась в «криминального» мальчика, помогала ему «работать». Когда опомнилась, прибежала к Тане. Та направила ее в деревню, к бабе Зине, но Аринка не успела, замешкалась, задержалась на день. Ее нашли в подъезде, задушенной шарфом. А потом Таня нашла всех. И того, кто приказал, и того, кто исполнял. Она шла по следу как одержимая, как собака или волчица, сейчас даже вспомнить невозможно, кем она была тогда – человеком или зверем. Потом гнев кончился. Осталась боль. И сожаление. Тогда она еще не умела управлять собой, как сейчас. Сила переполняла ее. Настоящая сила. Хвост истории еще тянулся, не давая Тане забыть ее гнев и безумие. По «хвосту» и приходили такие «клиенты».

– Вот ты как! А пули серебряной тоже не боишься?

Мужчина неожиданно достал из кармана револьвер старого образца. Кажется, «Вальтер». Таня точно не знала, она не разбиралась в оружии (ни к чему), но пистолет с серебряными пулями развеселил ее окончательно. Насмотрелись кино! Нахватались по верхам! Ведьму от оборотня отличить не могут! Хотя откуда им знать? Из романов-фэнтези? Не читают-с! Сила вскипела в ней, как пузыри в шампанском. Татьяна громко и заразительно расхохоталась. Не роковым смехом киношной колдуньи, а так, как смеется обычная молодая смешливая женщина. До слез. Когда смех прошел, Таня махнула рукой перед лицом, как будто смахивала паутину. Пистолет со стуком упал на стол.

– Пистолет-то руки держат! А что у тебя с ручками? Не слушаются?

Мужчина дернулся. Руки повисли плетьми. Подвигал плечами, конечности болтались, как веревки.

– Ведьма! Леша!

Таня еще сильнее зашлась от хохота:

– Ведьма. Он сказал: «Ведьма!» А кто же еще-то?!

Охранник находился не в лучшем положении. Его могучие руки тоже висели вдоль тела абсолютно неподвижные, как у босса. Выпучив глаза, он открывал и закрывал рот, как зеркальный карп, вытащенный из воды. Во взгляде, тоже совершенно рыбьем, грязным комом застрял ужас. Таня собрала карты.

– Сеанс окончен. Все, что вам нужно знать, вы, Григорий Петрович, знаете. Не ошиблась с именем-отчеством? – Татьяна заглянула за золотые очки в глаза посетителя, тот кивнул, – не ошиблась. – С вас пятьсот долларов за информацию. Сейчас правая ручка включится, достанете и положите на стол. Этот урок дорого стоит.

Мужчина подчинился. Когда деньги лежали на столе, Таня подошла и взяла их.

– Ну вот и отлично. Тебе – твое. Мне – мое. После этих слов рука Григория Петровича опять безжизненно повисла и сползла со скользкой шелковой скатерти.

– А что с руками-то делать?

– С руками? Не знаю. Лечить, наверное, долго и мучительно. Может, и поможет кто. А вот я бы посоветовала прийти домой, лечь в теплую джакузи, включить пузырьки, и чтобы жена Леночка села рядом на стульчик, открыла Новый Завет и почитала вам десять заповедей. Раз сто примерно. Ручки и отходить начнут. А тебе, Лешенька, пусть мама почитает. Перед сном. Она ведь у тебя верующая?

Леша кивнул. Его босс опять стал краснеть, но сдержался.

– Сама-то, ведьма, Бога не боишься? Не тебе про него говорить.

– Нет, бандит, не боюсь. Я Бога люблю. Он меня Сам такой создал. Я перед ним и отвечу. Когда мое время придет. А кому про кого говорить… не тебе решать. Отвыкай решать, Григорий Петрович, за тебя уже все решили.

– Бог, говоришь, тебя создал? Что-то не похоже!

Таня

нехорошо усмехнулась:

– Ты, я вижу, больше в дьявола веришь? Что ж, по тебе заметно.

Мужчина встал, они с Алексеем направились к двери. Их покачивало. Таня коснулась сознания парня за дверью, почувствовала, как он вздрогнул и очнулся от дремы. Сказала вслед уходящим:

– А все-таки, Григорий Петрович, человек ты не пропащий. Не лезь ко мне больше. И псов своих не посылай. – Она кликнула охранника за дверью: – Эй, Толик. Так ведь тебя зовут? Зайди, пистолетик со стола забери. Мне он без надобности. Впрочем, и тебе, если подумать, тоже. Выкинул бы, а то доиграешься… Как бы потом жалеть не пришлось.

Толик, испуганно озираясь, взял со стола оружие. Татьяна закрыла дверь. Да, дорого стоила история с Ариной. Дорого. Показалось, что воздух в квартире стал невыносимо плотным. Хоть ножом режь. Нечем дышать. Татьяна распахнула окно. В дом шагнул и уличный шум, и запах города… Да, денек сегодня выдался… А впрочем, все равно ничего нового: любовь, зависть, жажда власти. «Людское», – как любила говорить Зинаида Никифоровна, баба Зина. Единственный человек, которому сегодня по-настоящему пригодилась ее Сила, была девушка по имени Вера. Но если бы ее отец чаще бывал дома, а мать была менее жесткой, им бы вообще не надо было приходить к Татьяне. Будь в их семье достаточно внимания и любви к дочери, Вера сама бы постепенно собрала себя в одно целое. Таня захлопнула окно и, набросив на плечи пальто, вышла, закрыв за собой тяжелую входную дверь. Щелкнули замки. Спускаясь по выщербленным ступеням старой лестницы и случайно коснувшись перил, она заметила, что под руками что-то пощелкивает – с кончиков пальцев соскакивали искры и падали звездочками в яму лестничного пролета. Нет, никакой машины! Пешком, только пешком. Ветер с канала – лучшее лекарство.

Глава третья

Воспоминания

На улице стало легче. Она перешла мост и медленно пошла по набережной «канавы». Так называли канал Грибоедова, до революции избегая пафосного названия «Екатерининский». Канава и есть. Кривая, извилистая, с грязной водой цвета кока-колы. Сырой воздух остудил ее разгоряченное лицо. Сейчас она встретит Марьяну и даже не сможет ей ничего рассказать. Нельзя. Не нужно. В такие минуты Таня особенно остро ощущала свое одиночество. Знание, которым она обладала, было тайное, дела ее лежали в тени, и это неизменно отделяло ее от мира близких ей людей невидимой, но очень прочной стеной. Иногда хотелось плакать. Редко. Очень редко. Последний год слезы не приходили. Приходила тоска, привычная, как старая подруга. Женщина встала у парапета и закрыла глаза. В голове зазвучало: «Таня! Таня!» Да, уже скоро. Скоро… Боже мой! Когда все это началось? Очень давно. Четырнадцать лет назад. В прошлой жизни.

Тогда Таня приехала отдохнуть в деревню к тетке ее бывшего мужа, Валеры Вешкина. У нее был большой дом, по меркам того времени просто громадный. Двухэтажный, с двумя печами – русской и голландской, большой огород, сад со старыми яблонями. Тетка Маша жила помещицей. Валеру и его старшую сестру Ольгу она любила и привечала. Единственная дочка тети Маши Галина жила в Германии, там ее муж работал по контракту. Потом Галя и вовсе совершила ПОСТУПОК – полюбила западного немца и поменяла Родину на любовь. Ее муж Вовчик, вялый, как тюлень, даже не препятствовал. Тетя Маша, не надеявшаяся понянчить своих внучат, охотно возилась с внуками сестры. Таня ей сразу понравилась, еще на свадьбе. Все семейство Вешкиных и не надеялось, что Валерочка когда-нибудь женится и заведет ребенка. И не потому, что не хорош собой, отнюдь, а по причине крайней любвеобильности, о которой в семье ходили легенды. Проще говоря, сестры Маша и Нина, мама Валеры, считали, что «с таким кобелем, как Валерка, никто не уживется».