Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)
Шрифт:
Возьмем хотя бы рассказ "В бане", которым открывается том первый. Сам этот факт уже говорит за то, что рассказ "В бане" является, так сказать, общественно-политическим и литературно-художественным кредо писателя. Посмотрим, в чем же заключается это "кредо".
"- Эй, ты, фигура! - крикнул толстый, белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. - Поддай пару!"
И далее:
"Толстый господин погладил себя по багровым бедрам..."
И т.д.
Несколькими абзацами ниже:
"Там сидел и бил себя по животу веником тощий человек с костистыми выступами на всем теле".
И еще:
"Никодим Егорыч был гол, как всякий голый человек..."
Довольно!!
Совершенно ясно, что ни о каком писательском лице, ни о какой социальной значимости не может быть и речи в произведении, где с откровенностью, стоящей на грани цинизма и порнографии, на протяжении шести-семи страниц убористого шрифта смакуются мотивы голого человеческого тела.
А вот, например, рассказ "Неудача":
"Илья Сергеевич Пеплов и жена его Клеопатра Петровна стояли у двери и жадно подслушивали... За дверью, в маленькой зале, происходило, по-видимому, объяснение в любви, объяснялись их дочь Наташенька и учитель уездного училища Щупкин".
И т.д. (Курсив везде наш. - С.С.)
Дальше, товарищи, ехать некуда!
Учитель уездного училища, объясняющийся в любви некой Наташеньке, - это же шедевр мещанской пошлости и беззубого, обывательского злопыхательства!
Кто этот объясняющийся в любви учитель? Частный случай, анекдот или же монументально обобщенный тип?
Если это частный случай, то позвольте вас спросить, кому нужны такие частные случаи и для чего автору понадобилось притаскивать за волосы на страницы советской печати эту явно надуманную, лишенную плоти и крови фигуру выродившегося интеллигента, который занимается пошлейшим копанием в себе в стиле Достоевского?
Если это монументальное обобщение, то тут мы вправе со всей определенностью заявить зарвавшемуся автору:
– Руки прочь от советского учительства! Не вам, гражданин Чехов, показывать нам его!
И потом, что это за Наташенька? Откуда вы выкопали эту девушку, проводящую все свое время в бесцельном флирте? Не бывает у нас таких девушек, гражданин Чехов!
Кстати, одна характерная деталь: в конце рассказа отец и мать Наташеньки благословляют ее и уездного учителя (!) вместо образа портретом писателя Лажечникова (?).
Очевидно, гражданин Чехов дальше середины XIX века в своих литературных ассоциациях не пошел. Стыдно, очень стыдно, господин Чехов, не знать, что самый популярный писатель у нас не Лажечников, а Гладков! И не мракобесом Лажечниковым, а Гладковым должны были благословлять молодых людей родители, если уж на то пошло!
Но вот что самое характерное: у гражданина Чехова совершенно нет романов. Да это и понятно! Трудно себе представить, как бы рецензируемому автору, при полном отсутствии чувств исторической перспективы, при куцем, беспредметном, а-ля Зощенко, юморке, при совершенно определенном уклончике в "голую" порнографию, удалось создать большое полотно, в полном объеме отображающее нашу действительность, со всеми ее сложнейшими конфликтами, коллизиями, ситуациями, взаимоотношениями, сдвигами и перегибами.
Что касается проблемы живого человека, то она, разумеется, даже и не ночевала в "полном (хи-хи!) собрании (хе-хе!) сочинений (ха-ха!)" гражданина Чехова.
В заключение необходимо заметить следующее. У Чехова имеется несколько пьес. Говорят, что некоторые из них собирается (!) поставить (?) МХАТ I (?!). Нам неизвестно, насколько справедливы эти слухи, но, во всяком случае, в театральных кругах поговаривают об этом совершенно определенно.
Будет чрезвычайно прискорбно, если такой серьезный и нужный пролетариату театр, как МХАТ I, после "Бронепоезда" и после "Хлеба", поставит на своей сцене эти пошловатые и в конечном итоге малохудожественные, с позволения сказать, "пьесы", специально рассчитанные на гнилой вкус нэпманского жителя.
А в общем никчемное собрание никчемных "сочинений" чужого нам писателя.
Старик Собакин.
Кавычки, скобки и все знаки препинания - всюду мои. Вообще все мое. С.С.
1927
ЖЕРТВА СПОРТА
Было прелестное осеннее утро, и на территории Парка культуры и отдыха спешно догорали георгины и лихорадочно облетали березы. Яркое, но в достаточной мере печальное солнце холодно освещало пейзаж.
В пустынной аллее сидела на скамеечке девушка, для описания которой в моем распоряжении не имеется достаточно ярких красок. Она ела большую грушу, и мутная капля сока блистала на самом кончике ее небольшого подбородка. Рядом с ней на скамье лежал последний номер иллюстрированного журнала, небрежно развернутый на восьмой странице.
Костя Поступаев опытным взглядом закоренелого ловеласа окинул девушку и, плавно описав вокруг нее четыре мертвых петли, вдруг с треском очутился рядом.
– Вот номер - я чуть не помер! - воскликнул он непринужденно, выбрасывая ноги вперед, и многозначительно подмигнул девушке.
Она не пошевелилась.
– Я извиняюсь, который час? - деловито спросил он и придвинулся к девушке.
Она молчала.
– Может быть, вы глухонемая? Что?
Девушка молчала.
– Ага! Я извиняюсь: она глухонемая! - юмористически сказал Костя Поступаев в пространство и закинул руку на спинку скамьи, вдоль девушкиных плеч.
– Почему вы сидите в таком одиночестве?
Пауза.
– Нет, кроме шуток, как вас зовут?
Молчание.
– Гм... Разрешите в вашем присутствии закурить?
Молчание.
– Молчание - знак согласия, не правда ли?
Девушка не шевелилась.
– Мы где-то с вами встречались. Что? Вы, кажется, молчите? Вот номер я чуть не помер! Нет, кроме шуток, - почему вы такая грустная? Давайте я вас расшевелю.
С этими словами Костя Поступаев как бы по рассеянности опустил руку и обнял девушку за талию. Лицо ее слегка порозовело, брови сдвинулись, и губы плотно сжались.