Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)
Шрифт:
– Ну, ясно. Небось уже надрался где-нибудь в другом месте и болтаешь всякую чепуху. Людей бы постеснялся. А то ломает из себя святого: "не пью" да "не пью", - а у самого изо рта как из винной бочки... Пей, не разговаривай! Раз-раз - и готово!
Стакан чайный налили и хлопают в ладоши, галдят хором:
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Человек не камень. Тем более - обида такая. Никакого доверия. Ну, я, конечно... Эх, да что там говорить! Вспомнить страшно. И вот теперь опять в голове такое делается... Ну да ничего. Теперь я знаю, что мне надо делать. Не маленький. Перестану ходить в компании, где хоть капля алкоголя на столе. Буду ходить только в совершенно трезвые дома. Пойду, например, под выходной к Сержантовым. Приглашали. Хорошая семья. Культурная. Безалкогольная. В домино поиграем, чайку попьем. Авось и встану на ноги.
Январь 1935, 13. Воскресенье
Ну его к черту! Голову поднять не в состоянии. Прихожу к Сержантовым. Сидят, пьют чай с вареньем и с пастилой. Колбаса, масло. Выпивки ни малейшей. Дочка Катя на пианино играет "Забыть тебя, забыть весь мир...".
Только что вхожу - начинается паника. Зовут домработницу:
– Любка! Скорее! Петухов пришел. Сыпьте в "Гастроном", понимаете?
– Как не понять? Понимаю. Литровку, что ли? Или полторы?
– Товарищи, - говорю, - в чем дело? Зачем паника? Любочка, можете снять платок и никуда не ходить. Я совершенно ничего не пью. Бросил.
– Нет, нет! Что вы! Как можно? Раз вы привыкли... Мы, конечно, сами не пьем, у нас этого нету, но поскольку вы пьющий...
– Я непьющий.
– Ой, уморил! Ой, непьющий! А под прошлый выходной у Володиных, помните?
– Ничего я не помню. И не напоминайте. Что было, то было, а теперь баста!
– Хе-хе!.. Чудак человек! Чего стесняетесь? Быль молодцу не укор. Любка, скорей, а то закроют!
Приносит Любка водку, ставит передо мной на стол, и все смотрят на меня выжидающими глазами. Я сижу, чай прихлебываю - и ни-ни.
– Выпейте, Петухов! Не мучьте себя! Ведь хочется небось?
– Не хочется.
– Нет, хочется. По глазам видно. Небось еще после вчерашнего не опохмелился?
– Я вчера ничего не пил.
– Да будет вам! Вы ж известный... любитель этого. Каждый день пьете. Втянулись уже.
– Я не пью. Я не втянулся. Я не любитель. Я хочу тихого, культурного, трезвого общества. И вот я пришел к вам. А вы меня спаиваете. Небось сами не пьете?
– Чудак человек! Чего же вы волнуетесь? Ну-ну, действительно, не пьем. Так что же из этого? А вы пейте. Не смотрите на нас и пейте себе на здоровьечко.
– Не буду пить.
– Ай-ай-ай! Мы для вас специально работницу в лавку посылали, а вы не хотите выпить. Нехорошо! Тем более если бы вы были непьющий, а то ведь все знают, что пьющий... и даже очень... Смотрите, какая симпатичная бутылочка! Так на вас и глядит. Один стаканчик. Вот я вам наливаю. Видите, какая холодненькая. Ну, раз-раз - и огонь по телу.
– Вы настаиваете? - спрашиваю я мрачно.
– Господи! Конечно! - радостным хором восклицает трезвая семья Сержантовых. - Не только настаиваем, но даже, так сказать, умоляем. А то вы нас обидите.
А Катя перестает играть "Забыть тебя, забыть весь мир...", смотрит на меня ангельскими голубыми глазками и говорит, надув губки, красные, как ягодки:
– Ведь вы не хотите меня обидеть, Петухов?
– Ах, так! Хорошо! В таком случае за ваше здоровье. Ура!
Ну уж и надрался я у трезвых Сержантовых, будь они трижды прокляты! Что было, точно не помню, но, вероятно, нечто неописуемое, безобразное, потому что сам Сержантов со мной не разговаривает, а Катя вернула мне письма и попросила выбросить из головы всякие фантазии насчет нашего взаимного счастья: "Я, говорит, ни за что не пойду за алкоголика".
Ох, как голова трещит! Как болит сердце! Но я не сдаюсь. Спорт! Только спорт спасет меня. Буду ходить на каток.
Январь 1935, 23. Среда
Кончено. Не могу встать с постели. Что-то ужасное. Опять придется не идти на службу. Вероятно, меня скоро выгонят. Так мне и надо, пьянице!
Пошел вчера на каток. Какое упоение! Катаюсь я, правда, неважно. Но это не беда. Похожу месяц, другой - и научусь.
Покатался часа два, иду домой по улице. Впереди - две знакомые девушки с коньками в руках. Они меня не видят и разговаривают. Прислушиваюсь. Про меня.
– Видела на катке Петухова?
– Как же, как же! Пьян как зюзя! Ноги скользят, каждую минуту падает, нос красный, щеки красные, уши красные. И смешно и жалко.
– Ничего не поделаешь. Наследственный алкоголизм. Куда смотрят, интересно, его близкие, друзья, товарищи? Хоть бы повлияли на него.
– Ну уж, на такого не очень повлияешь. Думаешь, не влияли? Неисправимый тип. Рюмки равнодушно не может видеть. Пропащая душа.
Ах, так?
Я дошел до первой попавшейся пивной, и... что было! Что было! И... и дальше ничего не помню...
Ох, как мне гадко, как мне плохо!
Товарищи, друзья мои, добрые знакомые, общественность! Спасите меня, поддержите!
Ау-у-у-у-у!..
1935
ЗАПИСКИ ТОЛСТЯКА
Ноябрь
Поздравляю вас, товарищи: сегодня выяснилось, что я просто-напросто толстяк. Водевильный персонаж. Посмешище мальчишек. Объект тонких замечаний на задней площадке трамвая и в вестибюле метро. Мне уже давно намекали. Я не обращал внимания. Но сегодня...
О, сегодня произошло ужасное! Инвалид на бульваре равнодушно покопался в каких-то гирях и равнодушно протянул мне талончик с официальной цифрой моего веса. На кусочке серой бумаги очень разборчивыми каракулями было выведено: "84 кила 400 грамм".
– Виноват, - стараясь придать своему голосу как можно больше небрежности, сказал я. - Это сколько же выходит в переводе на пуды?
– В переводе на пуды?
Инвалид погрузился в вычисления. Результаты оказались ужасны.
– Вы имеете пять пудов одиннадцать фунтов.