Горожане
Шрифт:
— Ничего, — возразил Володя, — она свое еще возьмет. Потом.
Заиграла музыка, гимнастки перешли к другому снаряду. Я убрал звук и сказал:
— Ладно, давай поговорим о делах. Ты можешь объяснить, из-за чего сыр-бор разгорелся? Я понимаю, происшествие не из приятных, но столько сил подключилось: горком, обком…
— Однокурсничек твой все раскрутил. Почувствовал, что за неполадки на очистных сооружениях спросят с него — он в первую очередь отвечает за производство, и решил, что лучший способ обороны — это нападение.
— Ну, хорошо, а на что Черепанов надеется? Дела он развалил дальше некуда…
— Значит, есть у него какой-то тайный ход. Кажется, он пустил такую «утку»:
— Но это же неправда!
— Правда или неправда — никто этого сразу не скажет. Станут выяснять, разбираться, и ты будешь на некоторое время скомпрометирован. А если еще парочку дохлых кошек подбросить, ты заведешься, в горячке напишешь дурацкий ультиматум, а такие выходки сейчас не в моде.
— Ты что, видел мое заявление?
— И видел и читал.
Ага, выходит, Колобаев не стал делать секрета из моего заявления. Но для чего Фомич дал прочитать его секретарю парткома: согласовать мое увольнение или же отстоять меня? Хм, отстоять… Не слишком ли я самонадеян? Почувствовал, как противно заныло сердце, — опять как и утром. Если по совести, то свое заявление я не принимал всерьез на сто процентов, придавал ему характер игры. Ну, попугаю малость, может, станут больше ценить, будут уговаривать, чтобы взял бумагу назад. И не очень верил, что заявлению могут дать ход, даже обрадуются возможности снять меня без лишнего шума.
— Ну и как? — спросил я с напускной небрежностью. — Будут снимать?
— Когда нужно, снимут и без всяких твоих заявлений. Бог с ним, с ультиматумом, а вот с приказом ты дров наломал. И как мог такую промашку допустить? Кто теперь поверит, что ты относишься к Черепанову беспристрастно? Пришлось мне нагородить Фомичу с три короба, объяснить, что ты погорячился.
— Я не просил об этом.
— Еще бы… Ты человек гордый. Чуть что не понравилось — хлопнул дверью. А о других ты подумал? О Чантурия, о Тихомирове, обо мне, наконец? О товарищах своих, с которыми строил город, создавал комбинат, выпускал первую целлюлозу? Наша сила — в единстве, неужели ты не понял этого? Или тебе все равно, что будет дальше? Ну, что молчишь?
Молчал я потому, что чувствовал правоту Ермолаева, однако и отступать теперь было стыдно. Вот если бы он удержал меня еще до того, как приказ был подписан, — другое дело. А сейчас капитулировать, давать обратный ход… нет, надо держать слово.
— Приказ я не отменю.
— Нет, отменишь. Вернее, не надо даже отменять, аннулируем, пока он не ушел в делопроизводство.
Я почувствовал, как решимость моя тает. Очень уж удобную лазейку подсказал мне Ермолаев. И все-таки ради приличия я возразил:
— Ведь это же подлог! И потом ты не знаешь, какой донос написал на меня Черепанов.
— Я же сказал: в с ё знаю, — с нажимом произнес Ермолаев. — Вовсе не обязательно на глупость отвечать глупостью.
— Это не глупость, а подлость. Кстати, он очень не тонко работает: заявление — Фомичу, а копия — Федотову. Понимаешь, не первому секретарю, а секретарю по промышленности. Почему, интересно?
— Мне тоже хотелось бы знать. Может, боится первого: если тот станет раскручивать дело, неизвестно, как оно обернется. А здесь всегда можно тихо, мирно, по-семейному нажать на тормоза, если ничего не выгорит. Или же другое: он так уверен в себе, что не считает нужным маскироваться. Не знаю, как и что, только накладочка небольшая получается. И Колобаева она насторожила. Он уже совсем было склонялся в твою пользу, а ты как раз с приказом идиотским вылез. И Фомич опять начал колебаться.
— Ладно, сдаюсь, — поднял я вверх руки. — Но как сделать это практически?
— С приказом? Я попросил Галю до утра отложить
Мне пришло на ум сравнение: Володя и Колобаев словно два бакена, которые удерживают меня от неверного курса, не позволяют сесть на мель. Только Фомич делает это более жестко и определенно, используя неоспоримый свой авторитет и служебные полномочия, а Ермолаев опирается на дружеские наши узы, духовное родство… Я вспомнил, как упорно не хотел переходить с ним на полную откровенность. Боялся, что Ермолаев свяжет мне руки, будет опекать, а это мне ни к чему. Кстати, имелась и еще одна причина, почему я держался настороженно: как-то слабо верилось в друзей, которых можно заводить после тридцати с лишним лет жизни. То, что они отпадают с годами, что круг их сужается — вполне понятно, а вот новые… И уже был день, когда мне казалось, что у Ермолаева заговорит обиженное самолюбие, он махнет рукой — сколько можно набиваться в друзья?.. Слава богу, я почувствовал этот момент, что-то подкупило меня — настойчивость ли Володи или его такт, который придавал его упорству неназойливый, деликатный характер, но я решил рискнуть пойти на сближение и до сих пор ни секунды не жалею об этом.
Володя посмотрел на часы:
— Пойду, наверное. Ну, — протянул он мне руку, — держи хвост пистолетом!
Проводил его, запер дверь, а ключ вынул. После небольших колебаний оставил свет в передней включенным: Люся не любила приходить в темную квартиру.
Долго не мог заснуть: разговор с Володей снова заставил меня задуматься о том, о чем я старался думать как можно реже. Да, он прав: мне иногда не хватает в отношениях с Люсей теплоты, спокойствия и просто выдержки. Почему так происходит? Потому ли, что между нами встала другая женщина и часть моей души теперь принадлежит ей? Или потому, что меня так выматывает работа, приходишь домой измочаленный, мечтаешь поскорее добраться до дивана… А Люся не хочет с этим считаться, для нее главное — ее настроение, ее эмоции. Или, может, я слишком многого требую от жены? Где они сейчас, альтруистки, которые счастливы только тем, что облегчают жизнь другому человеку? И вообще в семейных разладах очень редко виноват один человек… Кто-то из великих сравнил мужа и жену с гребцами, которые, каждый на свой манер, пытаются управлять лодчонкой в океане. Править должен кто-то один, иначе лодка перевернется. Вот так и наше суденышко — качает его из стороны в сторону. Раньше, помню, мы были терпимее, охотнее и легче прощали друг друга. Нет, непросто распутать узел! — с этими невеселыми мыслями я уснул.
Разбудили меня пронзительные трели звонка. Я открыл дверь и сказал зло:
— Неужели трудно открыть самой! Теперь до утра не засну.
Она, не отвечая, стремительно прошла на кухню.
— С кем это ты пьянствовал? Пользуешься тем, что меня по вечерам дома не бывает!
Меня задел ее вопрос. Какого черта! Мне, конечно, есть в чем повиниться перед Люсей, но совсем не в том, в чем она меня подозревает.
— Ермолаев приходил, — сухо объяснил я.
— На работе не могли наговориться?
— Может, мне разрешение спрашивать, с кем встречаться? — вспылил я.
— А ты и не спрашиваешь!
— Вот и прекрасно.
— Давай-давай! Ничего хорошего из этого не получится!
Я понял, что единственная возможность прекратить затянувшийся диалог — уйти к себе в комнату, закрыть дверь на ключ. Но если это и выход, то на один вечер, на неделю, но никак не больше. Прятаться в собственной же квартире — что за глупость! Да, неуютно жить на вулкане — на работе один сюрприз за другим, а тут еще дома приходится круглые сутки выяснять отношения. Нет, дальше так нельзя, надо что-то делать.