ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая
Шрифт:
Наступил вечер. Стемнело. Папа предъявил военный мандат, узнал насчет оказии до Поварова, где моторист все еще возился с двигателем, как выяснилось по телефону. Вот-вот ожидался товарный состав на Москву из Твери.
Состав подошел, папе указали на служенный вагон в середине поезда. Он пропустил Роню вперед на узкую лесенку в тамбур и оба вошли в вагон, где все было привычно Роне, как и в других таких служебных вагонах, с печуркой, скамьями, слезящимися маленькими окошками под самым потолком и висячей лампой «Молния», всегда тусклой и закопченной. В тепле они расстегнулись, от печки отсели чуть в сторону, чтобы не теснить хозяев и не вспотеть перед выходом из вагона. Роня стал было дремать, не обращая внимания на разговоры старших. Состав был транзитный, шел, как сказали, прямо из Финляндии, что в ту пору было диковиной, и вез лекарства и аптекарские товары. Дали поезду отправление...
Но перед самым свистком, в вагоне произошло какое-то движение. Начальника эшелона вызвали из вагона. Затем через минуту он вернулся, пятясь, а следом за ним вошли в вагон три хорошо, очень тепло одетых человека. На последнем Роня различил каракулевый воротник и черную зимнюю шапку. Оказалось, что эти трое — высшие руководители революционной России: Председатель Центротекстиля Ян Рудзутак, управделами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич и сам Предсовнаркома Владимир Ильич Ленин. Они заехали на аэросанях в окрестности Клина, чтобы поохотиться, застряли в трех верстах от Клина, дошли пешком до станции, где отказались вызвать особый поезд и сели в служебную теплушку первого попавшегося состава на Москву.
Ленин уселся против печки и молчал чуть-чуть смущенно. Спутники его быстро оценили взглядом всех сидящих на скамьях, по-видимому, успокоились и тоже присели к огню.
Верно, в вагоне не сразу узнали Ленина в лицо, но папа, слыхавший Рудзутака на совещаниях, шепнул Роне:
— Это вожди! Ленин, Рудзутак и секретарь Ленина. Ты подвинься!
Потом и всем прочим в вагоне стало ясно, кто сел к ним на станции Клин. Укутанные в шали женщины стали разматывать платки, чтобы лучше видеть и слышать. Это были какие-то аптечные работницы, отвечавшие за груз. Мало-помалу завязался тихий разговор, и начальник эшелона стал жаловаться на беспорядки и беззакония в пути, на станциях. Оказалось, у эшелона где-то незаконно отцепили два вагона с грузом лекарств, оплаченных золотой валютой.
Отнявшие сослались на то, что фронт там ближе, чем к Москве. Ленин исподлобья вскидывал на говоривших проницательные глаза и, казалось, знал наперед лучше всех то, что ему скажут. Но верил он сказанному или нет, было трудно понять. Роне казалось, что главная его черта — усмешливое недоверие.
— Когда государство поручает вам такой ценный груз, — картавя сказал он начальнику поезда, — надо быть решительнее с теми, кто под шумок готов урвать народное добро. Прощу Вас, Ян Эрнестович и Владимир Дмитриевич, возьмите это происшествие на заметочку. Вагоны надо найти!
Роне будто по какому-то внутреннему проводу передавалось папино волнение. Сколько зависит от этих людей, на вид столь обыкновенных, не более строгих, чем гимназические учителя и, — по их чертам и мимике — уж не таких-то выдающихся умом и талантами!
Как многого можно бы через них добиться! Но папа, как он потом сам сознавался сыну, считал слишком маловажным вопросы лесозаготовительные, чтобы на них отвлекать внимание главы государства. О научных же проблемах, о судьбах русской химии он не взялся бы сейчас говорить ответственно и компетентно.
Тем временем, разговоры с Лениным все больше отклонялись на транспортные происшествия, вмешиваться папе в них было бы неловко. Так, до самой станции Поварово, двое Вальдеков только пристально вглядывались в лицо Ленина, читали его. В Поварове надо было сходить, ради подмерзшего машиниста-моториста.
Когда они ступили на снег, целая гурьба рабочих — сцепщиков, смазчиков, машинистов и кочегаров, отработавших смену, ринулась безо всякого приглашения прямо в служебный вагон! Оказалось, рабочие из селекторных переговоров Клина с Москвой поняли, что в вагоне должен проехать Ленин и кинулись к нему с наболевшим. Да, эти были решительнее Рониного папы! Как они поговорили с Лениным, Роня уже знать не мог.
Теперь, три года спустя, Алексей Вальдек вспомнил этот эпизод Но опять не возникло желания похлопотать о личной беседе: слишком незначительный повод, слишком... усмешливые глаза!
А идти к кому-то было надобно, жена настаивала, да и случай безобразный, дай таким повадку...
Пошел папа ко всесоюзному старосте! Сослался перед ним на знакомство с Фрунзе, на боевые отличия против немцев уже после революции. Михаил Иванович Калинин слушал папу внимательно; сорок минут длился этот прием. Пошла в Иваново-Вознесенск бумага о возвращении отобранного и расследовании беззакония.
Потом Роня и Вика веселились, слушая родительский рассказ, как старые фабричные рабочие-понятые ходили по домам мелких милицейских начальников, сопровождая Алексея Александровича и Ольгу Юльевну. Как те опознавали свои вещи, выносили их для отправки в Москву. Вернулось семейное серебро, хрусталь и бронза, кое-что из более ценной мебели и посуды. Но с имуществом из шкатулки дело запнулось. Поди, докажи!
Начали договариваться «по-хорошему»: отдайте хоть часть, подобру-поздорову!
Поворчали, погрозили, но...
Пришлось милицейским подругам снимать прямо с пальцев, воротов и запястий те предметы, что казались Ольге Юльевне заветными или особенно любимыми. Выдали «реквизиторы» и кое-что свадебное, памятное. Про остальное, поценнее, получше упрятанное, сказали:
— Бог делиться велел! Имейте сознание. Чай, не пролетарии, еще наживете! И... мотайте-ка из города, пока целы!
В Москве супругов ждал еще сюрприз: подвернулась выгодная работа. Три состоятельных нэпмана-еврея (Бравый, Эренбург — кстати, племянник писателя, — и некто третий, чью фамилию Роня забыл) решили создать кондитерское производство и открыть роскошное кафе. Фирму нарекли «Флоркос» — сокращение «Флора» и «Космос», двух прежних, дореволюционных предприятий гражданина Бравого, дельца опытного и старого. Компаньоны арендовали бывшую шоколадную фабрику Флей на Цветном бульваре и пригласили химика Вальдека переоборудовать ее под кондитерское производство. Папа и его товарищ, инженер Витте, которого компаньоны тоже согласились привлечь, обложились справочниками и... Фирма «Флоркос» скоро прославилась на всю Москву. Кафе этой фирмы с помпой открыли в Кузнецком переулке, рядом с фотоателье Свищова-Паоло. Заручились владельцы еще одним уникальным сотрудником — личным кондитером царя Александра Третьего. Кондитер-старик был сух, жилист, свиреп и неутомим. Его потрясающие торты скоро стали украшать столы правительственных банкетов, вызывая восторг дипломатов.
Тем временем инженер Благов достиг административных высот в Текстильном Синдикате и получил иностранную командировку. Перед отъездом он долго совещался с папой. Потом Роня увидел красивую подарочную коробку, полную шоколадных конфет причудливой формы, и сразу узнал руку талантливого мастера-царедворца. Но когда он потянулся было за конфетой, Благов зашипел, а папа засмеялся: «Не бойтесь, здесь хватит и пустых!»
Провожая Благовых на поезд, Роня увидел эту коробку небрежно открытой на столике мягкого купе. Сразу вспомнился старый мамин рассказ о сватовстве г-на Амбар-Магомедова и шоколадном камуфляже его даров.