Горы и оружие
Шрифт:
Таха проводил Кэти взглядом. Но и после ее ухода он не стал ничего говорить, пока, выйдя за ворота, они не зашагали к бульвару Сен-Жермен.
— Вы ведь не знаете: две недели назад, когда отец проезжал через хелалийскую деревню, в него стреляли и ранили в грудь.
Мак-Грегор застыл, как застывают на месте персы при известии о катастрофах, болезнях, смертях.
— Нет. Не знаю. И как он теперь?
— Стреляли из малокалиберного карабина, пуля прошла насквозь и кусочек ребра вышибла. Но обошлось.
— А кто стрелял?
— Полоумный изувер-калека по имени Ками Белуд. А затем хотел удрать в отцовом джипе, но мои родственники застрелили его — и глупо сделали.
Они шли бульваром; мимо плыли «симки», «ситроены» и «пежо» — густо, как семга, идущая вверх по реке, к потаенному нерестилищу.
— Лучше было оставить этого тупого ишака в живых. Прижать бы его — он бы нам все рассказал. Тратить на такого пулю есть смысл, только если требуется ему рот заткнуть.
Сам-то Таха сумел бы сдержать палец на курке, но родня его, пояснил он, состоит не из революционеров, а из людей старозаветных, необузданных, расходующих свой запал на глупую месть.
— Руку Белуда явно кто-то направлял, — сказал Мак-Грегор. — Сама она не поднялась бы у него.
— Теперь уже не узнаем, кто стоял за этим: американцы, англичане, иранцы или турки. Но так или иначе, а организовал покушение ильхан. Старый пес прислал в Париж сына. Они с вас глаз теперь спускать не будут.
— В Париже — не в горах.
— Хоть и в Париже, а все равно остерегайтесь, — как бы вскользь сказал Таха.
— Остерегаться чего? Что они могут мне сделать?
— Каждый здешний курд наверняка уже знает, что вы разыскиваете пропавшие деньги. Причем знает, что на эти деньги будет куплено оружие.
— С самого начала было ясно, что огласки не избежать, — сказал Мак-Грегор.
— А если не остережетесь — не избежать и того, что деньги и оружие в конце концов достанутся ильхану.
— Не будем об этом, Таха. Это на ответственности Комитета…
— Ильхан нацелился прибрать Комитет к рукам.
— Каким образом?
— Оттеснив кази и моего отца. Загнав их подальше в горы. Почему, думаете, тот юродивый стрелял в отца? Это ильхан — для устрашения.
Свернув у «Одеона», они улицей Расина подходили теперь к Латинскому кварталу. В конце бульвара Сен-Мишель собралась небольшая демонстрация: на всем левом берегу ощущалась в людях взбудораженность. Боковые улицы на их пути густели полицейскими на мотоциклах, солдатами отрядов безопасности, жандармами, как шахматными фигурками доска. В дверях boulangerie (булочной (франц.)) стояла булочница с кошкой на руках; кивнув на полицию, она горько пожаловалась Мак-Грегору:
— Весь квартал окружили. Укупорили нас со студенческим сбродом. И теперь этот сброд начнет бить у меня стекла.
— Думаю, нам благоразумней будет убраться отсюда, — сказал Мак-Грегор Тахе. — Вряд ли ты захочешь, чтобы полиция пригляделась поближе к твоим документам.
— Проводите меня в метро, которое идет на… — Таха достал клочок бумаги из кармана куртки: — На Вожирар.
— Зачем тебе туда?
— Там Хаким живет, студент-медик, у него комната возле мастерских на улице Вожирар, — прочел Таха по бумажке.
Войдя в ближайшую станцию метро, они остановились на лестнице и стали разбираться по висящей большой карте. Определили маршрут, затем Мак-Грегор проводил Таху на платформу и в ожидании поезда спросил, не нужны ли ему деньги.
— Нет, дядя Айвр. Не нужно ничего.
— Как долго ты намерен пробыть здесь?
— Это от вас зависит, — сказал Таха, — от того, удастся ли вам спасти деньги.
Мак-Грегор вздохнул. Он посадил Таху в поезд на Монпарнас, проводил его взглядом — запертого в стеклянной парижской клетке паренька, садящегося на скамью среди продавцов, машинисток, клерков европейского большого города. Казалось, Таха ничего вокруг не замечает — словно нет в Париже ничего такого, на что стоило бы тратить внимание.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пийе-Виль оказалась кривой, как козья ножка, улочкой. На одном ее конце Ротшильды только что выстроили коробку из камня и стекла для своего коммерческого банка. На другом конце тяжелели твердыни Национальной страховой компании, возведенные полвека назад. В промежутке стояли друг против друга два типично парижских дома. На одном, на старой медной дощечке Мак-Грегор прочел: «L. F. amp; Cie», то есть «Братья Лазар и компания», вторая знаменитая банкирская фирма Парижа. Дом же, стоящий напротив, был снабжен табличкой размером с визитную карточку, и на табличке значилось: «Мозель». Дом был высокий, красный, изобиловал окошечками.
Мак-Грегор позвонил, подождал, и ему открыл старик в кожаном фартуке. Не говоря ни слова, он провел Мак-Грегора в превосходно сохранившийся салон в стиле Луи-Наполеона, пахнущий полиролем. Затем старик скрылся на минуту, а вернувшись, пригласил в широкий лифт, и они поднялись на верхний этаж, точно в другой мир. У коридоров с серомасляными стенами, толстыми коврами, крашеными дверями, у всех поверхностей был стерильный мозелевский вид. Мак-Грегор услышал стук пишущих машинок, но они звучали почти по-домашнему, а столовая, в которой ждал его Мозель, напоминала красивую голландскую кухню — неярко белая, с кафельным черно-белым полом и приятным глазу голландским очагом.
— Я перед обедом обхожусь без аперитивов, — сказал Мозель. — Но вы, если желаете рюмочку…
Мак-Грегор отрицательно качнул головой.
— Итак, прошу к столу, а затем посетим «Сеньорию», я там сведу вас с человеком, могущим помочь. Разумеется, я исхожу при этом из предположения, что от меня требуется лишь одно: дать вам направление, в котором нужно действовать.
— Совершенно верно.
Они сели за стол с клетчатой скатертью и туго накрахмаленными белыми салфетками, и женщина в белом халате подала белый луковый суп.