Горы и оружие
Шрифт:
— Я знаю, Али, — повторил Мак-Грегор.
— Я к тому лишь, хабиби, что так продолжаться не может. Мы вынуждены восстать, пусть даже против таких же, как мы, жертв угнетения, потому что иначе весь Курдистан в самом скором времени будет задушен. Мир обступает нас, давит со всех сторон.
Курды молча слушали — хотя тысячу раз уже они слышали этот перечень утеснений и сто раз на дню вспоминали о том; когда Али кончил, они, хлопая себя ладонями по коленям, запели героическую песню о реках курдских, смывающих и уносящих прочь дух покорности, и о горах, растущих подобно каменным цветам из земли, политой кровью курдских мучеников.
Мак-Грегору тяжело было слышать все это. Его сейчас кололи теми самыми шипами, что и без того давно и прочно засели у него в сердце. Вокруг, скрежеща зубами, кусая кончики своих тюрбанных шарфов, курды выкрикивали обличающие и высокие слова, призывы к бою с чужаками-угнетателями. Он вышел; кази догнал его и мягко взял за руку.
— Пусть на тебя не влияют наши чувства, — сказал кази. — Взвесь и решай спокойно. И если окажешься с нами согласен, тогда мы откроем тебе, какого дела от тебя хотим.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Выйдя из амбара, Мак-Грегор с удивлением увидел, что на дворе еще светло. Он разыскал Кэти у деревенской чайханы лачуги с колченогим столом и скамейками.
Окруженная детворой, Кэти вертела ручку старинной зингеровской швейной машины, а курдская девчушка лет четырнадцати, с косами, разделенными прямым пробором, с мятой белой шалью на плечах, заправляла под строчащую иглу кусок крапчатой ткани.
— Ну-ка, угадай, кто она такая? — сказала Кэти мужу.
Девчушка подняла на него взгляд. Мак-Грегор увидел быстрые, смелые курдские глаза, нежный и упрямый рот курдской девушки-невесты.
— Чей-то алый возлюбленный розы бутон, — сказал Мак-Грегор шутливо по-курдски.
— Это же Кула — дочь Саки.
Кула расправила плечи, гордо выпятила грудь, чтобы показать, что она уже взрослая девушка. Мак-Грегор сделал изумленное лицо; он и впрямь был удивлен. Саки, отца ее, обвиненного в возбуждении беспорядков среди землекопов нефтяной компании, застрелил в 1958 году британский агент у подъезда управления юстиции в Мехабаде. Двумя месяцами позже умерла ее мать, и пятилетнюю Кулу привезли среди зимы в Тегеран к Мак-Грегорам, закутанную в овчину. У девочки была желтуха, и Кэти поместила ее в русскую больницу, присмотрела за ее лечением и за тем, чтобы она благополучно вернулась в горы, к своим равузским дядьям. Кула приходилась Затко племянницей.
— Что, забыла уже английский? — сказал Мак-Грегор.
Кула фыркнула и, откинув голову, засмеялась громко и задорно, как и надлежит неробкой курдской девушке. Затем сказала Мак-Грегору по-курдски:
— Я поздоровалась с тетей по-английски. А она мне по-курдски в ответ: «Я разучилась понимать твой курдский говор».
Двое ребятишек, уцепившихся за платье Кэти грязными пальцами, тоже засмеялись, и Мак-Грегор, любуясь женой, подивился тому, как все дети тотчас норовят ухватиться за ее подол. Кэти не сторонится брезгливо общения, ее не пугает самый неприглядный вид, и они, должно быть, чувствуют это и спокойно доверяются ей.
— Не проси у ханум сластей, — сказал Мак-Грегор шестилетнему мальчугану, тянувшему к Кэти руку.
— Но у нее ж полны карманы, — горячо возразил тог.
— А просить все-таки не надо, — сказал Мак-Грегор. — Ты им конфеты давала? — спросил он Кэти.
— Давала. Они тут в горных селениях в глаза не видят сахара.
— Этот чертенок опять просит, и, если взрослые услышат, ему попадет.
— Ах, вздор какой, — сказала Кэти. — Он ведь не попрошайничает.
— Курду не пристало тянуть руку, — сказал Мак-Грегор.
— Твои высоконравственные нормы вечно идут вразрез с людской природой, — сказала Кэти, порылась в кармане и дала малышу конфету. Опять завертела ручку пшенной машины, и Мак-Грегор, не отвлекаясь уже детьми, сообщил ей по-английски, что курды решили создать республику и замышляют восстать одновременно в Турции, Иране и, возможно, в Ираке.
— Замышляют — когда? — отозвалась недоверчиво Кэти.
— Этого они не захотели мне сказать.
— И немудрено. Они сами не знают. Золотые мечты и фантазии. Фантазии. Фантазии, — повторяла она, вертя ручку.
— Понятно, что дело пока еще отдаленное, — согласился Мак-Грегор. — Но они решили начать подготовку уже сейчас и на этот раз, возможно, добьются успеха.
— А чего они хотят от тебя?
— Еще не сказали.
— И догадываюсь почему, — насмешливо проговорила Кэти. — Они хотят, чтобы ты сперва поклялся могилой родной матери, что ты заодно с ними.
— Ты угадала.
— Но ты ведь еще не дал им клятвы?
— Нет.
— И не давай.
— Стоп! — сказала Кула, и Кэти остановилась и снова завертела ручку, когда Кула сказала: — Чик-чик!
Продолжать разговор под стрекот швейной машины Мак-Грегор не захотел.
— Тетя скоро вернется, — сказал он Куле и пошел с Кэти по берегу, а дети — за ней, и убежали, лишь когда он кликнул одну из женщин, которые стирали, колотя одежду в скудно текущей речной воде. Твердо держа Кэти под руку, он повел ее через деревню. Не все курды собрались в амбаре, было их в избытке и здесь — своих и приезжих, греющихся на горном солнце (и тут же рядом винтовка) или присевших на корточки над частями и обломками моторов и шасси. Курды попивали чай, посмеивались, окруженные тощими, в навозных струпьях, собаками древней гончей породы. С десяток горцев сидело на плоской земляной крыше овчарни вокруг 80-миллиметрового миномета, глядевшего широким дулом вверх, в пустоту.
Когда деревня осталась позади, Мак-Грегор сказал:
— Тут возникает новый фактор, который изменит для курдов всю ситуацию.
— Они вечно возникают, эти «факторы», — сказала Кэти. — В особенности у тебя. Ты их изобретаешь.
— Уж этого-то фактора я не изобретал.
— Посмотрим еще, убедителен ли твой фактор.
— Все крупные государства-нефтепотребители не сегодня-завтра воспылают интересом к курдским горам.
— Отчего бы вдруг?