Горячая тень Афгана
Шрифт:
Я рванулся в слепом стремлении помочь человеку, который шел с нами — вольно или невольно — к одной цели. Этого требовала старая, как хроническая болезнь, привычка, вынесенная с давно прошедшей войны. Разумом я понимал, что у меня нет ни возможности, ни времени освободить его, что я только погублю и себя, и Анну, но власть боевых законов, выше которых не было ничего на свете, потащила меня назад, к воротам.
Анна прыгнула на меня, как львица, защищающая детей, повалила на землю и несколько раз наотмашь ударила меня по лицу. Мы не удержались на мокром склоне и покатились куда-то вниз.
Чья-то рука вдруг крепко схватила меня за волосы, выдергивая голову из тины, и я почувствовал, как к виску прижался холодный пистолетный ствол.
— Ну все, Вацура, — услышал я спокойный голос Анны. — Поиграли в благородство, и хватит. Если ты еще раз попытаешься вернуться к воротам, я тебя убью.
Никогда еще Анна не говорила со мной таким тоном, и я поверил ей.
— Хорошо, — с трудом произнес я и все никак не мог отдышаться. — Только убери, пожалуйста, пистолет. В нем все равно нет патронов.
Потом к ней пришел запоздалый страх. Она плакала и смеялась, а я сидел рядом и не мог утешить ее. Благородство, думал я, она сказала — поиграли в благородство? Нет, нет. Это была отчаянная попытка сохранить свою совесть чистой, чтобы не забивать память тем, что болит вечно, как незаживающие раны… Этого Волзова я теперь буду мучительно вспоминать всю жизнь.
28
Мы забрались в какое-то болото, где не было ни кусочка сухой земли, и там, стоя по щиколотку в ржавой холодной воде, дождались рассвета. Автомат я утопил в черной жиже, а пистолет спрятал под ремнем брюк.
Анна отодрала подол платья и перевязала мне предплечье. Кажется, рана была неопасной, во всяком случае, мы знали точно, что пуля лишь содрала кусок кожи, и кровотечение быстро остановилось. Потом еще часа два или три мы продирались через колючие кустарники, и платье Анны превратилось в лохмотья. На ее некогда изящные туфли жалко было смотреть, один каблук отломался, и теперь она хромала, опираясь о мое плечо. Как назло дождь не прекращался. Анна дрожала так, что не могла говорить — зубы отбивали дробь, и я не мог ничем облегчить эти страдания, кроме как накинуть на ее плечи свою насквозь промокшую куртку.
Мы выбрались на шоссе и шли по нему, не задумываясь о том, куда оно нас приведет — лишь бы подальше от страшного места. Опасаясь преследования, мы не останавливали попутки и прятались в кювете всякий раз, когда замечали легковую машину. Так мы добрели до какого-то поселка, где сели на рейсовый автобус до Москвы. Водитель, видя, в каком мы бедственном положении, тем не менее потребовал заплатить за проезд. Мы уже устроились на сиденьях, прижавшись друг к другу, и выходить из автобуса не собирались. Водила открыл обе двери и сказал в динамик, что автобус не тронется с
— Заткнись только, — устало сказала она.
Водитель не только заткнулся. Он высадил на конечной остановке всех пассажиров и повез нас в Бирюлево, по адресу, который назвала ему Анна.
— Это моя подруга, — сказала мне Анна, когда мы поднимались по лестнице старого дома. — Я ее люблю за то, что она никогда не задает ненужных вопросов. И у нее есть компьютер.
Любимая подруга открыла только после того, как Анна, устав давить на кнопку звонка, стала бить в дверь ногой. В проеме показалось сонное пухлое личико, наполовину прикрытое спутавшимися волосами.
— Ой, — сказала она, едва открывая роток, запахивая на груди мохеровый халат. — Анюта с мужиком! Девятый час утра, я тащусь от тебя, милочка. Вползайте:
Она впустила нас в квартиру, пиная раскиданные по прихожей туфли и тапочки, потом прошаркала босыми ногами в одну из комнат, вынесла оттуда два полотенца, кинула их на табурет.
— Ванная вот, кухня — там, — сказала она тягуче-напевно. — Кофе на плите, сыр в холодильнике. Я пошла спать. Чао!
На пороге своей комнаты обернулась, скользнула взглядом по платью Анны.
— Нет, я тащусь от тебя. Ты в какой канаве валялась, милочка?
И, не дожидаясь ответа, закрыла за собой дверь.
— Все, — сказала Анна, сползая по стене и садясь на пол. — Больше сил нет.
Я отнес ее в ванную и прямо в одежде, а точнее, в том, что от нее осталось, поставил под горячий душ. Не открывая глаз, подставляя лицо под тугие струи, Анна раздевалась, срывая с себя лоскуты, словно старую изношенную кожу, обнажая чистую, гладкую, с бронзовым отливом. Вдруг она открыла глаза и вскрикнула:
— Флэшка!! Где флэшка?!
Я не ожидал такого эмоционального взрыва и даже вздрогнул.
— В куртке. Вроде бы.
— А куртка?
— В прихожей. Ты же сама ее там бросила.
Голая, мокрая, Анна выскочила из ванны и кинулась в прихожую, схватила куртку и принялась обыскивать ее многочисленные карманы, облегченно вздохнула и двумя пальцами вытащила флэшку.
— Возьми, — протянула она ее. — Положи на полку в кухне.
Мы мылись с Анной, толкая друг друга в борьбе за место под душем, потом боролись за место на диване, пока, наконец, не уснули в каком-то невероятном, неземном блаженстве. Как мало надо человеку, подумал я, проваливаясь в бездну.
Мы вернулись в реальный мир только к вечеру, после того, как подруга трижды заглядывала к нам в комнату, чтобы убедиться, что мы живы и дышим. Когда захлопнулась входная дверь и мы остались в квартире вдвоем, Анна встала с постели, поставила рядом с диваном табурет и стала раскладывать на нем ножницы, бинт, вату, какие-то баночки с мазями.
Боли в руке почти не было, но кожа вокруг раны сильно покраснела, что взволновало Анну.
— Не хватало еще заражения, — сказала она, накладывая мазь.