Горячая точка
Шрифт:
Да, Гера хотел трахнуть эту суку, но не потому, что она привлекала его как женщина, хотя и была достаточно красивой, а затем, чтобы унизить, раздавить ту силу, которую он видел в ее глазах. Заставить девушку визжать от страха и молить о пощаде. Вот что ему было нужно. Прежде чем подохнуть, она должна вылизать его башмаки, как делают это сломленные, избитые до полусмерти собаки, признающие хозяина. Благо здесь их никто не услышит, а значит, и не помешает.
— Прыгай, — повторил Гера. — Я даже не стану мешать. Даже нож уберу. — Он и правда убрал нож. Оружие ему сейчас не было нужно. Он решил, что убьет ее голыми руками. Просто запинает до смерти, как последнюю вокзальную проб...ъ. — Видишь? Прыгай. Или иди сюда. Считаю до трех. А потом, если ты будешь стоять на месте, я тебя изобью так, что ты пожалеешь о том, что не прыгнула. Раз.
Наташу колотило
Она сделала неуверенный шаг к окну.
— Давай, — Гера ухмыльнулся и облизнул сухим языком губы. — Два. Ты грохнешься вниз, и от тебя останется только кровавая каша. И твои маманя с папаней даже не попрощаются с тобой как следует, потому что не смогут открыть гроб. Стыдно показывать на похоронах мясной фарш. А если тебе повезет, — он шагнул вперед, — и ты случайно не разобьешься в лепешку, — еще шаг, — то эти придурки, там внизу, соберутся, чтобы поглядеть на твои сиськи. У тебя классные сиськи. Только тебе будет все равно. Ты подохнешь, когда шлепнешься об асфальт. Бах! — вдруг крикнул он и хлопнул в ладоши.
Хлопок прозвучал в тесной комнатке, как пушечный залп.
Наташа непроизвольно вздрогнула и втянула голову в плечи. В этот момент Гера рванулся вперед и изо всех сил ударил ее в лицо. Девушку отбросило к противоположной от окна стене. Убийца налетел на нее, словно ураган. Осыпая Наташу градом ударов, он выкрикивал ругательства, рычал, словно взбесившийся хищник, и бил, бил. Руками, ногами, не обращая внимания на ее стоны и всхлипы, шалея и возбуждаясь от вида крови. Когда же Наташа затихла, потеряв сознание, Гера нагнулся и сорвал с нее юбку. Тяжело дышащий, потный, забрызганный кровью, он стоял и смотрел на распростертую, у его ног полуобнаженную девушку. Ничего красивого в ней уже не было. Полу- труп с кровавой маской вместо лица. Сломанная кукла. Бурые подтеки на груди, плечах, на животе. Гера уже не хотел ее вовсе, но избиение еще не было окончательным торжеством. Обладание — вот последняя точка. Гера торопливо принялся стягивать с нее колготки, те не поддавались. Убийца рванул посильнее, и материя лопнула, так и оставшись висеть аляповатыми тряпками. Затем настал черед трусиков. С ними он тоже не стал возиться. Зачем снимать, не с любовницей же трахаться собрался. Не с валютной путаной. Рванул, как и колготки, отбросил в угол. Куртка, разодранная блузка... Хрен с ними. Гера потянул «молнию» на штанах. Заметил кровавые точечки брызг на коленях. Замер на секунду, разглядывая их, словно удивляясь: откуда взялись? Выругался глухо и зло. Размахнувшись, вонзил мысок туфли Наташе под ребра. Она застонала. Изо рта у девушки вылетел черный сгусток. Гера сморщился. Стянув штаны и трусы, он опустился на колени, рывком перевернул бесчувственное тело на живот — не в эту ж кровавую кашу дышать — и, подхватив Наташу под бедра, потянул к себе. Он не хотел ее, но бесплотный голос повторял: «Ты должен, должен, должен». Должен так должен. Приподняв Наташу, Гера вошел в нее. Принялся дергаться торопливо, не испытывая удовольствия, наоборот, чувствуя боль от вторжения, которому не подходило даже вульгарное «трахнул». Только мерзкое собачье слово «коитус». Он жаждал оргазма как никогда, но — издевка судьбы — облегчение все не наступало. Гера с остервенением тянул податливое тело на себя, входя в него до самого основания. Девушка стонала от боли в сломанных ребрах, однако даже ее стоны не возбуждали убийцу. Он не испытывал ничего, кроме отвращения. Все происходило совсем не так, как ему хотелось бы. Совсем не так. И закончилось насмешкой. У него вдруг пропала эрекция. Даже в этом полумертвая сука оказалась сильнее его.
— Б...ь! — выдохнул с ненавистью Гера, отталкивая Наташу и поднимаясь.
Постоял, пошатываясь, прошел в угол, поднял разорванные трусики девушки и принялся вытирать ими пенис. Он не хотел даже думать о ней. Ни единой секунды. Единственным желанием Геры было вычеркнуть Наташу из своей жизни. Раз и навсегда. Он стоял, оглушенный этой мыслью, и поэтому не слышал, как Наташа поднялась, опираясь рукой о стену, оставляя на краске кровавые пятна. Он не слышал, как она взяла стул.
Гера услышал только очередной стон, вырвавшийся у девушки, когда она поднимала стул сломанной рукой. Сперва убийца подумал, что этот стон — стон бессознательного, но потом, через долю секунды, пришло понимание, что стон звучит из-за спины и достаточно высоко. Эта тварь умудрилась встать! А ведь он был уверен, что ей уже не удастся подняться. Пулю в башку — и весь разговор. И «полкана» сюда. Кто заметит исчезновение двух из двухсот?
Гера извернулся, рванул с плеча автомат. Но со спущенными штанами особенно не попрыгаешь. Убийца еще успел увидеть окровавленную Наташу и надвигающуюся прямо на его лицо железную перекладину, скрепляющую между собой ножки стула. В следующую секунду мир в глазах Геры померк.
Наташа с минуту стояла, тупо глядя на валяющегося у ее ног Геру. Худая спина, белые поджарые ягодицы и тощие, поросшие тусклым темным волосом ноги, уходящие в сморщенные на коленях брюки. Его надо было бы добить. Как это делают в кино. Взять автомат и добить. Но Наташа понимала, что она не сможет выстрелить в человека. Пусть даже в такого ублюдка. С другой стороны, она боялась, дико боялась, что он очнется, и тогда все повторится.
Решение пришло само собой. Наташа, пошатываясь, побрела к окну, волоча за собой стул. Остановившись, превозмогая бушующую во всем теле боль, она вновь подняла импровизированное «оружие» и швырнула его в свое собственное отражение. Стекло пошло трещинами, раскололось на тысячи частиц, но устояло. И тогда Наташа ударила по нему еще раз, вложив в этот удар весь остаток сил, все отчаяние, всю боль, всю жажду жизни. Стул, кувыркаясь, полетел в тусклое закатное солнце, в крыши домов, в грязно-серое небо, а стекло осыпалось вниз, и в комнатку ворвался ветер.
17.05. Стоянка
Трошин стоял у штабного «РАФа», курил нервно. С минуты на минуту должен был подъехать броневик с деньгами. Генерал чувствовал себя весьма неуютно.
За последний час он уже дважды выслушал стенания работников Центробанка о том, что им не удается найти то или иное ответственное лицо, без которого выдать деньги ну просто абсолютно невозможно: «Заложники заложниками, а валюта валютой. Но вы не нервничайте. Время ведь еще есть, не так ли?» В конце концов Трошин взорвался и, копируя интонации Ледянского, прокричал в трубку и про уголовные дела, и про долгие сроки. Сразу и «товарищи ответственные за что-то там» отыскались, и машина нашлась. Деньги отгрузили со скоростью звука. Однако теперь вот новая напасть. Затерялся где-то в пути броневик. Может, пробки тому виной, а может, увязла дурища тяжеленная в какой-нибудь луже непролазной. Такую попробуй вытолкни. Пупок развяжется. Однако экипаж броневика пока на связь не выходил и от группы сопровождения информации не поступало.
Вот и курил теперь генерал, нетерпеливо поглядывая в сторону улицы Королева.
Краем глаза он заметил какое-то странное движение у башни, словно бы переливалось что-то, повернул голову, и тут же до его слуха донесся звук раскалывающегося об асфальт стекла.
Трошин хмыкнул озадаченно, задрал голову и... рванул дверь «РАФа».
— Товарищ генерал! — крикнул он заполошно. — Роман Валентинович! Посмотрите!
Ледянский, почувствовав, как сердце болезненно сжалось, выскочил из салона на улицу и посмотрел вверх. Парой этажей выше смотровой площадки кто- то выбил стекло и теперь размахивал рукой. Только вот кто именно? Мужчина, женщина? Пожилой человек или молодой совсем? Не разобрать. И бинокля, как назло, нет. Следом уже выбирались штабисты. Останавливались, тоже смотрели вверх. Из-под ладоней, прищурясь.
Ледянский огляделся, быстро подошел к ближайшему снайперу, протянул руку, потребовал:
— Винтовку. Дайте скорее винтовку!
Тот колебался лишь секунду, протянул генералу «драгунова». Роман Валентинович схватил оружие, вскинул к плечу, приник к оптическому прицелу. Разглядел подающего сигналы человека и застыл каменным изваянием.
Подбежал Трошин:
— Ну что там, Роман Валентинович? Видно что-нибудь?
— Видно.
Отвечая, Ледянский не опустил винтовку, не повернулся. Он не хотел, чтобы Трошин сейчас увидел его лицо. Это была маска отчаяния и лютой ненависти.
— Наверное, один, из заложников, — заключил вслух Трошин.
— Уж конечно, не террорист, — хмыкнул Чесноков.
От фургона акустиков коротким мелким шагом поспешал Олег Юрьевич. Приблизился, встал у Ледянского за спиной.
— Роман Валентинович. Наверху заложница. Судя по голосу, молодая девушка. Скорее всего ранена. Просит помощи.
Ледянский стиснул зубы, медленно опустил винтовку, вернул ее снайперу.
— Что мы можем сделать? — глухо поинтересовался он. — Техника еще не готова, штурм начинать не с чем. Да и нельзя, пока не стемнеет.