Горячее лето (Преображение России - 11)
Шрифт:
И царь, едва дослушав, расхохотался.
Назначение на фронт, где пришлось бы сразу принять участие в жестоких боях, все-таки очень не нравилось Безобразову, который не сомневался еще так недавно в том, что до гвардии дело не дойдет, что ее будут беречь на случай подавления внутренних "беспорядков", и он сказал:
– Положение Германии скоро, кажется, будет австрийское, ваше величество.
– Гм... да, быть может... Будем надеяться... Хотя, надо отдать справедливость германским полкам, сражаются они геройски.
– Как львы!
– очень живо подхватил Безобразов.
–
– вот вопрос. Потому, что въелась им в кровь дисциплина, потому что там нет шатания в мозгах и линия проведена прямая: бог, отечество, император! С колыбели и до могилы! На всю жизнь!.. Говорили, - приходилось мне слышать, что там, в Германии, много пролетариев, рабочих, а про-ле-тарии, дескать, имеют солидарность с пролетариями всех стран, поэтому воевать друг с другом не будут. А что оказалось на самом-то деле? Че-пу-ха! Образцово воюют!.. Тут Безобразов сделал небольшую паузу и закончил уже беспафосно: - А вот если потерпит поражение Германия, то будет нехорошо, пожалуй, и для России.
– Нехорошо, вы думаете?
– больше автоматически, чем удивленно, вполне понимая собеседника, спросил царь.
– Позвольте мне быть искренним, ваше величество, я всегда был того мнения, что если есть в мире страна, которая могла бы служить оплотом самодержавной власти в России, то это - Германия!
– с заметным трудом, извинительным для чрезмерно тучного старого человека, однако без запинок ответил Безобразов.
– Гм... Да-а... Может быть, вы и правы, - отозвался на это царь таким тоном, будто уж несколько раз даже за последнее время приходилось ему это слышать, а Безобразов, приняв это за поощрение, продолжал убежденно:
– Представить только, что совершенно побеждена, поставлена на колени Германия, - это что же будет в конечном итоге? Получится, что страна, в которой все от мала до велика поддерживали императора, своего верховного главнокомандующего, рухнула, а страны, где главковерхами были всевозможные Жоффры, одержали верх?.. Вот когда революционные партии наши взовьются до седьмого неба!..
– С одной стороны, конечно, тут есть доля истины...
– сказал Николай, смотря в это время на яркую, вымытую дождем зелень деревьев, и вдруг добавил как будто даже несколько мечтательно: - В такую пору хороша была охота на оленей в Крыму... Вилли тоже любил охоту на оленей, он и говорил, и писал мне об этом неоднократно... Он прекрасно стрелял... Кстати, вам не приходилось бывать на острове Корфу, Владимир Михайлович?
Вопрос этот был так неожиданно поставлен, что Безобразов как будто сразу потерял способность передвигать свои трехпудовые ноги, остановился и ответил теперь уж совсем по-строевому:
– Никак нет, ваше величество, не приходилось.
– Корфу - это самый большой из Ионийских островов, - тоже остановившись и продолжая смотреть на зелень деревьев, говорил точно сам с собою царь. Вилли называл его раем земным: он там провел одно лето... А ведь все Ионийские острова при императоре Павле оказались под русской властью... То есть была, конечно, выработана какая-то автономия для тамошних греков, но, разумеется, призрачная... Потом от этих островов Павел Петрович отказался сам...
– Разумеется, ваше величество, их можно было бы укрепить так же, как англичане укрепили, например, Мальту, - привыкший уже к неожиданностям в разговоре с царем, однако не понимавший, к чему клонила эта, нашел что сказать Безобразов.
– Да, укрепить и сделать там стоянку Средиземноморского русского флота... Тогда не могло бы быть никакого вопроса о Дарданеллах, - закончил царь и повернул к своему дому, стоявшему отдельно от здания штаба, добавив: - А вы знаете, что здесь, в Могилеве, стоял одно время со своим войском Карл Двенадцатый?
Безобразов не знал этого, но он понял, что вопрос об отправке гвардии на брусиловский фронт решен окончательно и перерешаться не будет, а время для откровенных разговоров с царем о возможностях сепаратного мира с Германией или упущено, или еще не пришло.
III
Бывают такие женские лица, которые как будто прячутся от всеразрушающего времени под совершенно прозрачной для глаз, однако же очень прочной вуалью. Это не сверкающие, притом чаще всего гордые тем общим вниманием, какое они возбуждают, лица красавиц; напротив, это - скромные лица. Однако они как-то непреходяще миловидны, они как будто излучают тепло и уют, неразлучные с ними, где бы они ни появились; им совершенно незнакомы искажения, будь то от восторга или от злости; у них данный им в дар от природы понимающе-прощающий кроткий взгляд, с которым от юности до старости проходят они по жизни.
Дама неопределенных лет с таким именно лицом, по-летнему просто и легко одетая, с нетяжелым небольшим кожаным чемоданчиком и зонтиком, неторопливой, но легкой походкой подошла на одной станции к единственному в поезде, шедшем в Могилев, вагону второго класса, показала свой билет кондуктору, вошла в вагон и отворила дверь купе, в котором должно было быть ее место.
В купе плавали очень густые синие волны табачного дыма, и сердитый мужской голос прорвал эти синие волны:
– Сюда нельзя!
Присмотревшись, дама разглядела генеральские погоны и над ними тяжелую на вид голову, встопорщенные седые брови, толстые белесые, торчащие в обе стороны усы.
– Мне только до Могилева... У меня пересадочный билет, - кротко сказала дама.
– У вас билет, а у меня доклад, - затворите дверь!
– приказал генерал.
Из волнистого дыма проступил тогда и другой бывший в купе военный средних лет, - по погонам полковник, - и объяснил несколько более пространно, но с неменьшей твердостью в голосе:
– Здесь составляется секретный доклад, и входить сюда никто не имеет права!
– Закройте же дверь!
– снова приказал генерал.
Дама не разглядела на столике перед закрытым окном в купе ничего, кроме горлышек двух бутылок, но дверь закрыла и осталась в проходе, битком набитом пассажирами, из которых большинство были офицеры, едущие на фронт.
Час был еще довольно ранний, окна открыты, и дама, с потертым немного кожаным чемоданчиком и в простенькой шляпке с сиреневой узкой лентой, так и простояла около окна несколько станций до Могилева.