Горячее молоко
Шрифт:
Историей болезни ее тела сегодня займется Джульетта Гомес, и меня попросили присутствовать. С чего начинается история болезни?
— С семьи, — говорит Джульетта Гомес. — Это же история.
Голубино-сизые лодочки уступили место кроссовкам. Тонкая шифоновая блузка заправлена в форменные брюки, плотно облегающие бедра. Джульетта ведет Розу в кабинет физиотерапии, помогает устроиться в кресле и садится напротив.
— Вы готовы начать?
Роза кивает, а Джульетта возится с маленькой черной коробочкой, которая поблескивает на столе между ними. Она заверила мою мать, что это устройство используют
Джульетта заговорила первой, начав с фактических данных. Она ввела дату и время собеседования, имя моей матери, ее возраст, вес и рост.
С ноутбуком на коленях я беспокойно ерзаю в углу кабинета, странным образом уплывая из времени. Мое присутствие на этом собеседовании кажется мне неправильным, даже неэтичным, но я согласилась на предложение Гомеса, поскольку до конца курса лечения ничем не занята, разве что по вторникам. Буду расплачиваться за эту свободу, внимая материнским словам.
Она говорит.
У ее отца были проблемы с самообладанием. Которые легко спутать с переизбытком энергии. Который легко спутать с маниакальностью. Спал он два часа в сутки — ему хватало. Ее матери с ним было одно мучение. Которое легко спутать с депрессией. Ей требовалось не менее двадцати трех часов сна в сутки. Я знаю эту историю, но не хочу с ней соприкасаться. Надев наушники, вперилась в Ютьюб на треснутом экране, за которым таится вся моя жизнь. Некоторую часть этой жизни составляет моя заброшенная диссертация, что прячется под цифровыми созвездиями, рожденными на заводе близ Шанхая.
Я то и дело приподнимаю наушники.
Мать рассказывает о своем нынешнем недуге. Где начало этой истории? Оно мечется во времени, срастается с предшествующей историей, с детскими болезнями и всем прочим. В этом рассказе время не выстраивается в хронологической последовательности. Позже Джульетте придется расшифровывать слова Розы и самой вычленить из них анамнез болезни. Меня учили делать нечто подобное, хотя я, конечно, не физиотерапевт, а всего лишь этнограф. На каком-то этапе Джульетта будет обязана изложить жалобы, приведшие пациентку к ней в клинику. Симптомы и их описания. Жалоб тут не одна и не две. Даже не полдюжины. Я подслушала штук двадцать, но их было больше. На прошлое-настоящее-будущее одновременно.
Роза шевелит губами; Джульетта слушает, я — нет. Мне сказали присутствовать, но я как бы не здесь. Смотрю на Ютьюбе концерт Дэвида Боуи, запись тысяча девятьсот семьдесят второго года, и пока он поет, видео подгружается в буфер. Волосы рыжие, как апельсин-королек; сверкающая рубашка загадочно поблескивает, вызывая ассоциации с космическими полетами, да и ботинки на высоченной платформе вот-вот оторвут его от земли. Крашеные веки Боуи — точь-в-точь серебристые космические ракеты. Девушки кричат, плачут и тянут руки, чтобы прикоснуться к Космическому Чудаку, расхаживающему по сцене. Он фрик, наподобие медузы. Девушки давно созрели, одичали, обалдели.
Мы так привязаны к Земле.
Будь я там, кричала бы громче всех.
Я и так кричу громче всех.
Хочу освободиться от структур родственных связей, которые должны меня сдерживать. Хочу внести хаос в рассказ о себе, услышанный от других. Схватить его за хвост и вздернуть вверх тормашками.
Роза кашляет. Вырисовывается схема, согласно которой она всегда кашляет, прежде чем рассказать нечто деликатно-интимное. Кашель вылетает, как затычка, и откупоривает воспоминания. Мама излагает некую историю болезни. Время от времени я слышу обрывочные предложения. Меня привлекает стиль опроса, свойственный Джульетте Гомес. Антропологи, наверное, сказали бы «углубленный опрос». Тогда маму следует назвать «информантом». Вопросы, как я замечаю, скупы, а мамины эмоции бьют через край. Мне бы убраться отсюда куда подальше. Джульетта держится непринужденно, но сосредоточенно, вроде бы даже не выпытывает и не давит; подсказок не дает. Я слышала записи, на которых этнографы копают слишком глубоко, из-за чего информанты вдруг замыкаются в себе, но у моей матери рот практически не закрывается.
Этот разговор едва ли можно определить термином «физиотерапия». Разве что мамины воспоминания засели в костях. Не потому ли с самой ранней истории человечества кости используются для гаданий и прорицаний?
Моя мать исполнена презрения к своему телу.
— Отрезали бы мне пальцы ног — и дело с концом, — говорит она.
Собрав первый анамнез, Джульетта помогает ей встать.
— Пошевелите левой ступней.
— Не могу. Левая ступня не шевелится.
— Вам нужно делать какие-нибудь упражнения с гантелями на укрепление мышц, на выносливость.
— Вся моя жизнь — сплошное испытание на выносливость, сестра Солнце. Запомните: мой первый враг и противник — выносливость.
— Как это правильно пишется по-английски?
Роза произносит по слогам.
Теперь Джульетта, заведя руки под мамин подбородок, помогает ей выправить посадку головы.
Роза оглядывается в поисках инвалидного кресла, но оно, похоже, исчезло из кабинета.
— Все болит. Избавиться бы от этих бесполезных ног. Вот тогда можно будет вздохнуть с облегчением.
Джульетта перевела взгляд на меня. Ее густо накрашенные ресницы превратились в пики.
— По-моему, Роза не может стоять прямо из-за своего высокого роста.
— Нет, это все мои ненавистные ноги! — прикрикнула на нее моя мать.
Джульетта повела ее к инвалидному креслу, которое внезапно материализовалось: его прикатил швейцар, пытавшийся на ходу читать положенную на подлокотник газету. С первой полосы на нас смотрела большая фотография Алексиса Ципраса, премьер-министра Греции. Я заметила, что на нижней губе у него герпес.
— Отрежьте мне ноги, больше я ничего не прошу, — сказала моя мать Джульетте.
В ответ Джульетта ловко лягнула каталку левой кроссовкой.
— А какой в этом толк. Роза?
— Толку никакого.
У Джульетты был бледный измочаленный вид. Она подошла ко мне и протянула какую-то карточку типа визитки.
— Если будет желание, приезжай в гости. Посмотришь мою мастерскую. Я живу в Карбонерасе.
Я прикидывала так и этак, что бы это значило, но вскоре в кабинет вошел Гомес в сопровождении кошки Джодо. Дорожка у него в волосах перекликалась с белой кошачьей шерсткой. Толстая и безмятежная, Джодо громко мурлыкала у хозяйских ног.