Горячее молоко
Шрифт:
Сначала я выбрала режим покадровой съемки, потом — замедленного видео, а под конец просто «фото». Через видоискатель я наблюдала, как Ингрид открывает коробку и вытаскивает пиццу. Презрительно посмотрев на засохший оранжевый сыр, пиццу она тут же выбросила.
— Да я лучше ящерицу съем. Ты все отсняла?
— Все.
— Для чего это тебе?
— Буду вспоминать, как в августе мы с тобой были в Альмерии.
— Воспоминания — это бомба.
— Да ну?
— Ага.
— Что ты собираешься делать с ящерицей, когда застукаешь? Поймать?
— Рассмотрю рисунок ее кожи — он подскажет мне новые узоры для вышивки. Она сейчас выскользнет из стены. Да шевелись же ты! Шевелись!
Я не шевелилась; тогда Ингрид, сверкая белыми парусиновыми туфлями, ринулась ко мне, будто перешла в наступление. Обхватила меня за талию, подняла выше головы и отпустила; под ее рукой у меня задрался подол платья. Я почувствовала, как она трепещет, словно опадающий цветок растущей за стеной джакаранды.
— Зоффи, ты чудовище! — Отстранившись, она пнула ногой коробку из-под пиццы. — Иди хотя бы почитай про поселения каменного века. Что у тебя, дел никаких нет?
Дела у меня есть. Я разглядываю лук и стрелу Ингрид Бауэр. В моем воображении стрела вырастает до размеров оружия, способного поразить жертву. Изгиб лука напоминает губу. Наконечник стрелы заострен. Разве для Ингрид я чудовище? Она воспринимает меня как диковинную зверушку. Я и есть ее зверушка. Наконечник стрелы направлен прямо мне в сердце.
Я ничуть не тяжела. Как летящая стрела.
День клонился к вечеру; на пляже было безлюдно. Я вошла в теплое маслянистое море, где впервые не увидела ни единого надувного матраса, ни одной пластмассовой лодчонки. Для себя решила, что доплыву до Северной Африки, смутно видневшейся у горизонта. Направиться в другую страну — для меня это был повод совершить заплыв кролем на длинную дистанцию с недосягаемым финишем. Чем дальше я уплывала, тем чище и прозрачнее становилась вода. Через полчаса я перевернулась на спину и стала дрейфовать под солнцем; губы снова растрескались от жары и соли.
От берега я уже далеко, но еще не затерялась. Нужно вернуться домой, но возвращаться некуда — своего места у меня нет, как нет ни работы, ни денег, ни любимого, который бы меня встретил. Перевернувшись на живот, я заметила медуз, медленно и спокойно плывущих этакими космическими кораблями, изящными и опасными. Когда чуть ниже левого плеча меня обожгла резкая боль, я стала загребать к берегу. Эта боль впивалась в тело раз за разом — ощущение было такое, будто с меня заживо сдирают кожу. Когда я доковыляла по песку до сараюшки пляжного медпункта, бородатый студент, очевидно, меня уже поджидал: он стоял у входа с тюбиком особой мази в руке.
Я повернулась, показала плечо и услышала:
— Плохо, о-очень плохо.
Стоя у меня за спиной, он принялся смазывать ожоги. Боль была адской, но он прикасался ко мне очень нежно, кругами втирая мазь, и приговаривал — вначале ласково, по-матерински, что ли, даже не знаю.
— Я видел, как далеко ты заплыла. Ты что, флаг не заметила? — Он повысил голос. — А ведь я тебя звал, София.
Запомнил, как меня зовут.
— София Папастергиадис. Дышать можешь?
— Нет.
— Ты спятила — заплывать в такую даль, когда флаг поднят?
Он кричал на меня, как брат или как любовник, не знаю даже. Со мной случилось что-то странное: мне вдруг захотелось повалить его наземь и заняться с ним любовью. Это укусы разожгли во мне желание. Огромное желание. Я превращалась в незнакомую мне личность. И сама себя пугала. Он взял меня за руку и помог лечь на низкий перевязочный столик. Я примостилась на правом бедре — лечь на спину нечего было и думать — и взяла из рук студента тонкую подушку под голову. Студент пододвинул стул, сел и начал поглаживать бороду, отчего я возбудилась еще сильнее. Да еще и ожог меня заряжал. Потом я услышала какой-то плеск. Это студент, поднявшись со стула, поливал из ведра мои облепленные песком ноги. А мне так хотелось, чтобы он тоже опустился на этот стол и накрыл меня своим телом, а я бы, как любовница, обвила его ногами за пояс и доставила ему столько удовольствия, что от его блаженного крика эта сараюшка развалилась бы на части. Но вместо этого мне было предложено заполнить бланк.
Имя:
Возраст:
Страна происхождения:
Род занятий:
На сей раз я ничего заполнять не стала, только в графе «Род занятий» написала «Чудовище». Студент взглянул сначала на бланк, потом на меня.
— Но ты же красавица, — сказал он.
Ночь выдалась влажной и безветренной. Мне не спалось. Как ни повернись — чувствительные следы укусов на плечах, спине и бедрах саднило. Простыню я сбросила на пол. От слабости и жажды у меня, по всей видимости, начались галлюцинации, потому что в какой-то момент я увидела стоящую у моей кровати маму. Она казалась очень высокой. Мое тело было заботливо укрыто поднятой с пола простыней. Мужской голос стал по-испански нашептывать мне на ухо советы посмотреть соляные копи в городке Альмадраба де Молтельва, пальмы в Лас Пресильяс Бахас и черные горы в Эль Черро Негро. Вероятно, это был студент из медпункта. Через два часа я сквозь горячку еще чувствовала запах одеколона Мэтью. С того момента, когда я увидела граффити на стене клиники, Мэтью не шел у меня из головы. Но у меня в комнате находился кто-то другой: дышал, таился. Я провалилась в сон, а проснувшись, увидела блондинку с завитыми кончиками волос, как у старомодной кинозвезды. Одетая в красное вечернее платье с открытой спиной, она держала в руках, затянутых в перчатки, какую-то склянку.
— Зоффи, дай я посмотрю свежие укусы.
Я подняла ночную рубашку.
— Ой, бедненькая, эти морские чудовища просто злодеи. Ты как с войны, правда.
Из-за стенки подала голос Роза:
— София, в доме кто-то есть.
Я с головой спряталась под простыню.
Ингрид сдернула простыню у меня с головы.
— Ты сказала матери, что не запираешь на ночь дверь?
— Нет.
Ингрид стянула с правой руки белую перчатку.
— Я принесла тебе лесной мед манука, от трещин на губах. — Макнув мизинец в склянку, она смазала мне губы. — Ты перестаралась с загаром, Зоффи.
— Мне нравится загар.
— Где твой отец?
— В Афинах. У меня появилась сестренка. Ей сейчас три месяца.
— У тебя есть сестра? Как ее зовут?
— Понятия не имею.
— У меня тоже есть сестра. Живет в Дюссельдорфе. — Набрав полную грудь воздуха, она подула на мои ожоги. — Так приятно?
— Да.
Ингрид объяснила, что направляется в винтажный магазин на ретро-вечеринку в стиле тридцатых годов прошлого века. Там будет выступать какой-то местный оркестр с репертуаром из старых мелодий. Можно надеяться, сказала она, что я стану о ней думать, слыша эту музыку со своего одра болезни, а она сорвет веточку пустынного жасмина и подумает обо мне. Белой перчаткой она погладила меня по плечу.
— Тебе нравится вкус этого меда?
— Нравится.
Она сказала, что знает все танцы тридцатых годов, но охотнее покаталась бы верхом в горах, потому что для медленных танцев у нее слишком много энергии.
— Хочешь, я ненадолго к тебе прилягу, Зоффи? — Да.
— Ты чудовище, — прошептала она.
Склонившись надо мной, она слизнула мед с моих губ. Потом распрямилась, и складки красного платья коснулись кафельного пола. Она долго стояла без движения.
Через некоторое время на меня напал такой же мандраж, как в женском туалете в день нашего знакомства. Мне захотелось от нее избавиться, но я не знала, как попросить ее уйти. Когда я сказала, что мне придется встать, чтобы дать маме попить, Ингрид рассмеялась из темноты.