Горячее молоко
Шрифт:
Мне уже стало интересно. Я сказала ему, что, по моим сведениям, древнейшие куполообразные сооружения возводились из бивней и костей мамонтов.
— Да-а-а. А ваш береговой домик — параллелепипед. Но зато с видом на океан…
— Это как раз недостаток, — вмешалась Роза. — Про себя я говорю, что мы живем «в бруске на песке». К дому примыкает бетонированная терраса, которая считается частной собственностью, но таковой не является, поскольку расположена аккурат на пляже. Моя дочь готова сидеть там с компьютером сутки напролет, чтобы только не находиться рядом со мной.
Роза пошла вразнос: она решила огласить весь список своих претензий.
— По вечерам на пляже устраивают детские представления. Сплошной шум и гам! В ресторанах гремят посудой, горланят туристы, тарахтят мопеды, дети вопят, взрываются петарды. Выйти к морю я не могу, разве что София на каталке подвезет, и вообще там жара нестерпимая.
— В таком случае мне придется сделать так, чтобы море пришло к вам, миссис Папастергиадис.
Роза прикусила нижнюю губу передними зубами и некоторое время удерживала ее в таком положении. Затем отпустила.
— На мой вкус, вся ваша южно-испанская кухня очень тяжела для желудка.
— Горестно это слышать. — Его голубой взгляд опустился на область ее желудка, словно бабочка на цветок.
За последние несколько лет моя мать сбросила вес. Она усыхала и, похоже, становилась ниже ростом: платья, раньше доходившие ей до колена, теперь свисали чуть не до щиколоток. Мне приходилось напоминать себе, что она — интересная дама зрелых лет. Ее волосы, всегда собранные в низко уложенный пучок, державшийся на одной шпильке, составляли отдельную статью расходов. Каждые три месяца, когда в них проступало серебро, модный парикмахер, которому не было равных в окраске волос, делал маме блондирование на фольгу; в свое время у этого же мастера она обрилась под ноль. А потом агитировала и меня сделать то же самое, чтобы избавиться от старомодных черных локонов, которые начинали виться мелким бесом, если я попадала под дождь, то есть очень часто.
В том, что парикмахер обрил ей голову наголо, мне виделся недоступный для меня ритуал. Я уже стала думать, что мама в традициях индуизма сочла свои волосы грузом прошлого, а избавление от них — шагом к будущему, но мне она твердила (с квадратиком фольги в зубах), что обрилась лишь для того, чтобы не знать ни хлопот, ни забот. Впрочем, на меня груз волос давил менее всех остальных проблем.
— София-Ирина, располагайтесь.
Гомес похлопал по спинке компьютерного стула. У него вошло в привычку называть меня полным именем, как записано в паспорте. Когда я последовала его указанию, он развернул ко мне экран монитора и показал черно-белое изображение, над которым стояло имя моей матери: «Р. Б. ПАПАСТЕРГИАДИС (ж.)».
Теперь он возвышался у меня за спиной. Я вдыхала горьковатый травяной запах его мыла для рук — вероятно, шалфейного.
— Здесь в высоком разрешении выведен рентгеновский снимок позвоночника вашей матери. Обратная проекция.
— Вижу, — сказала я. — Эти снимки прислали вам из Великобритании по моей просьбе. Они уже устарели.
— Разумеется. Для сравнения будут сделаны новые. Мы ищем аномалии, любые отклонения. — От экрана палец переместился на кнопку небольшого серого радиоприемника, стоящего на письменном столе. — Прошу прощения, — сказал он. — Хочу послушать, как внедряется программа строгой экономии.
Мы стали слушать новости на испанском языке, то и дело перемежавшиеся комментариями Гомеса, который сообщил нам даже имя финансового обозревателя этой радиостанции. Когда Роза уже начала хмуриться, будто вопрошая: что, собственно, тут происходит — и вообще, врач он или кто? — Гомес сверкнул золотыми зубами.
— Да, я определенно врач, миссис Папастергиадис. Сегодня планирую обсудить с вами курс лечения. Естественно, я располагаю необходимой информацией, но хочу услышать из ваших уст, какие препараты вас устраивают, а от каких вы готовы отказаться. Кстати, вам будет приятно узнать, что в большинстве регионов Испании ожидается сухая, солнечная погода.
Роза поерзала в кресле-каталке.
— Будьте добры, стакан воды.
— Пожалуйста.
Отойдя к раковине, Гомес наполнил пластиковый стаканчик и подал моей маме.
— А не опасно пить воду из-под крана?
— Нет-нет.
Я наблюдала, как мама крошечными глоточками потягивает мутную воду. Может, это и есть нормальная вода? Гомес попросил пациентку высунуть язык.
— Вы серьезно? Зачем вам мой язык?
— Язык является мощным визуальным индикатором общего состояния организма.
Роза подчинилась.
Сидя ко мне спиной, Гомес шестым чувством угадал, что я разглядываю чучело мартышки.
— Это танзанийская верветка. Ее убила опора высоковольтной линии, а один мой пациент отвез тельце таксидермисту. После некоторых колебаний я все же принял этот сувенир, так как у верветок много общего с человеком: например, они страдают от повышенного давления и тревожных расстройств. — Он все еще сосредоточенно смотрел на мамин язык. — У этого чучела мы не видим синеватой мошонки и красного полового члена. Думаю, их удалил таксидермист. А нам остается только воображать, как этот мальчуган резвился в древесных кронах со своими братьями и сестрами. — Он легонько постукал маму по колену, и язык сам собой шмыгнул обратно в рот. — Спасибо, Роза. Вы правильно сделали, что попросили воды. Я вижу, ваш язык указывает на обезвоживание.
— Да, мне вечно хочется пить. А София ленится перед сном поставить мне на тумбочку стакан воды.
— Из какой части Йоркшира вы родом, миссис Папастергиадис?
— Из Уортера. Это деревня в пяти милях к востоку от Поклингтона.
— Из Уортера, — повторил, обнажив золотые зубы, Гомес и повернулся ко мне. — Очевидно, София-Ирина, вы бы не прочь освободить нашего маленького кастрата-примата, чтобы он попрыгал по кабинету и почитал мое собрание ранних изданий Сервантеса. Но прежде вы должны освободить саму себя. — Голубизна его глаз могла бы не хуже луча лазера пронзить даже камень. — А теперь мне необходимо побеседовать с миссис Папастергиадис и наметить курс лечения. Такие вопросы обсуждаются наедине.
— Нет. Пусть дочь останется. — Роза постучала костяшками пальцев о подлокотник инвалидного кресла. — Я не собираюсь отказываться от своих лекарств, находясь в чужой стране. А София — единственный человек, кто знает их наперечет.
Гомес погрозил мне пальцем.
— Не томиться же вам два часа в вестибюле. Зачем? Вам нужно сесть в маленький автобусик, отходящий прямо от дверей моей клиники. Он доставит вас на пляж в Карбонерасе. До города каких-то двадцать минут езды.
Похоже, Розу это возмутило, но Гомес не обращал внимания.