Горячее молоко

Леви Дебора

— Миссис Папастергиадис, я смотрю, ваше имя Роза.

— Да.

«Папастергиадис» легко слетело у него с языка, точно он произнес «Джоан Смит».

— Вы позволите мне обращаться к вам «Роза»?

— Да, пожалуйста. В конце-то концов, это же мое имя. Родная дочь говорит мне «Роза», так что и для вас не вижу препятствий.

Доктор Гомес посмотрел на меня с улыбкой.

— Вы обращаетесь к матери «Роза»?

За три дня мне уже вторично задавали этот вопрос.

— Да, — коротко сказала я, как о чем-то несущественном. — Можно спросить, доктор Гомес: а как нам с мамой следует обращаться к вам?

— Спрашивайте. Поскольку я консультант, меня принято называть мистер Гомес. Но это чересчур официально; нисколько не обижусь, если вы будете говорить мне просто Гомес.

— Так-так. Это полезно знать. — Мама подняла руку, чтобы проверить шпильку, на которой держался узел волос.

— Вам шестьдесят четыре года, миссис Папастергиадис?

Неужели он забыл, что получил разрешение обращаться к ней по имени?

— Шестьдесят четыре; еду с ярмарки.

— Значит, дочку вы родили в тридцать девять лет?

Роза кашлянула, словно прочищая горло, покивала и еще раз кашлянула. Гомес тоже откашлялся. Прочистив горло, он погладил белую дорожку волос. Роза шевельнула правой ногой и застонала. Гомес шевельнул левой ногой и застонал.

Уж не знаю, то ли он копировал мою мать, то ли просто насмешничал. Если они перешли на язык стонов, кашля и вздохов, мне с трудом верилось в их взаимопонимание.

— Рад приветствовать вас у себя в клинике, Роза.

Он протянул руку. Мама подалась вперед, будто собиралась ее пожать, — но передумала. Докторская рука застыла в воздухе. Как видно, невербальное общение не вызывало маминого доверия.

— София, дай мне бумажную салфетку, — сказала она.

Выполнив это распоряжение, я вместо мамы ответила Гомесу рукопожатием. Ее рука — моя рука.

— А вы — миз Папастергиадис? — Он произнес это с нажимом; получилось «миззз».

— София — моя единственная дочь.

— А сыновья есть?

— Говорю же: она у меня единственная.

— Роза. — Он улыбнулся. — Сдается мне, вы сейчас расчихаетесь. В воздухе сегодня летает пыльца? Или что-нибудь другое?

— Пыльца? — Роза надулась. — Здесь пустынный климат. Даже цветы, какими я их себе мыслю, тут не растут.

Следом за ней надулся и Гомес.

— Я потом организую для вас экскурсию по нашему парку и покажу цветы, каких вы себе не мыслите. Пурпурный кермек, заросли ююбы с великолепными колючими ветками, красноплодный можжевельник и другие растения, доставленные на радость вам из закустаренной местности близ Табернаса.

Подойдя к инвалидному креслу, он опустился на колени у ног моей матери и заглянул ей в глаза. Она расчихалась.

— Дай еще салфетку, София.

Я повиновалась. Теперь она держала две бумажные салфетки, по одной в каждой руке.

— После чихания у меня вечно начинается боль в районе локтя, — объяснила мама. — Острая, раздирающая боль. Пока чихаю, приходится поддерживать одну руку другой.

— Где болит?

— С внутренней стороны локтя.

— Благодарю. Мы проведем полное неврологическое обследование, включая обследование черепно-мозговых нервов.

— Кроме того, у меня хронические боли в суставах пальцев левой руки.

В ответ Гомес пошевелил пальцами левой руки в сторону мартышки, точно призывал ее сделать то же самое.

Через некоторое время он повернулся ко мне.

— Замечаю фамильное сходство. Только вы, миззз Папастергиадис, темнее. У вас бледная кожа. Но волосы почти черные. А у вашей матери — светло-каштановые. У вас нос длиннее. Глаза карие. А у вашей матери — голубые, совсем как у меня.

— Мой отец — грек, но родилась я в Британии.

Я не знала: «бледная кожа» — это оскорбление или комплимент?

— Тут мы с вами похожи, — сказал он. — У меня отец испанец, а мать американка. Вырос я в Бостоне.

— Почти как мой ноутбук. С той лишь разницей, что в Америке он был только в проекте, а на свет появился в Китае.

— Да, определить национальную принадлежность всегда непросто, миззз Папастергиадис.

— А я родилась близ Гулля, в Йоркшире, — неожиданно заявила Роза, видимо, беспокоясь, как бы о ней не забыли.

Когда Гомес потянулся к ее правой ноге, Роза вручила ему свою ступню, как дар. Большим и указательным пальцами он, под нашими с мартышкой бдительными взорами, стал поочередно сжимать своей пациентке пальцы на ноге. Потом скользнул большим пальцем к лодыжке.

— Это таранная кость. А перед тем я пальпировал фаланги. Вы чувствуете мои пальцы?

Роза помотала головой.

— Ничего не чувствую. Ноги онемели.

Гомес кивнул, будто наперед знал правду.

— А вообще как ваш настрой? — осведомился он, как будто так называлась кость: «настрой».

— Вполне себе неплох.

Я наклонилась, чтобы поднять мамины туфли.

— Прошу вас, — вмешался Гомес. — Не трогайте.

Теперь он ощупывал мамину правую подошву.

— Здесь у вас язвочка, и здесь тоже. На диабет проверялись?

— А как же, — ответила мама.

— Область поражения невелика, но ранка уже инфицирована. Этим займемся безотлагательно.

Роза мрачно кивнула, но осталась довольна.

— Диабет! — воскликнула она. — Вот, наверное, где корень всех зол.

Видимо, не желая развивать эту тему, доктор поднялся с пола и направился к раковине, чтобы вымыть руки. Повернувшись ко мне, он не глядя потянулся за бумажным полотенцем.

— Вам, очевидно, будет интересно ознакомиться с архитектурой моей клиники?