Горячее сердце (рассказы)

Шпанов Николай Николаевич

Пленный подошел было и фисгармонии, но, подняв руки, вдруг поглядел на свои синие, сведенные холодом тонкие пальцы и в бессилии уронил их.

– Зейне хенде зинд эрфронен, - сказал майор полковнику.

– Согрей руки, - коротко приказал полковник и снова кивком снизу вверх показал на лампу.

Музыкант подошел к лампе и стал греть руки. Тонкие кисти его светились насквозь. Казалось, видно, как течет в них кровь. Прохор глядел на эти руки, забыв, зачем он здесь, забыв начатый рассказ над развернутой картой.

Музыкант сел

за инструмент. Жестом, так хорошо запомнившимся Прохору с первого концерта, потер руки и стал задумчиво глядеть на свои длинные, все еще багровые от холода, пальцы. Прохор увидел на их тонкой коже глубокие ссадины и кровоподтеки. Пианист тоже, словно сейчас только заметив, что руки его изранены, бросил испуганный взгляд на немцев и поспешно склонился над инструментом.

Погребальное пение "Реквиема" заполнило горницу, рвалось сквозь дребезжащие окна в стужу, в темную тишину леса, подступившего к самой усадьбе.

Полковник неотрывно глядел на руки пианиста. Его брови все ближе сходились над золотым переносьем очков. Поймав это движение бровей, майор крикнул музыканту:

– Стоп! Прекратить это славянское нытье!

Пианист испуганно оборвал музыку. Его руки, как подстреленные на лету птички, замерли на миг и упали с клавиатуры.

Полковник сердито взглянул на майора:

– Абэр, варум дох славиш?! Съист эйн эхтер дойчер компонист - Моцарт, мэйн херр.

– Ах, во!
– виновато произнес майор,- вундербаар!

Полковник бросил пианисту:

– Играть!
– и снова его внимательные серые глаза устремились на пальцы музыканта.

Немцы опять заговорили между собой.

– Такими руками ничего нельзя сделать, - сказал полковник.
– Это всего лишь руки артиста.

– Да, - согласился майор.

– В Америке такие руки страхуют, - сказал полковник пианисту.
– А у вас?

– У нас эта излишне, - тихо сказал пианист.
– А когда я ездил в Штаты, мои руки действительно были застрахованы.

– Во сколько?
– с жадным интересом опросил майор.

– Двести тысяч долларов, - спокойно произнес музыкант.

Немцы удивленно переглянулись.

Майор вплотную подошел к пианисту. Прохору показалось, что кулак офицера сжимается для удара. Прохору стоило огромного усилия сдержать себя: хотелось броситься на офицера и... Но нельзя было поднимать шум без команды "человека в очках". Задание прежде всего!

– Значит - твои пальцы сокровище!
– с издевкой произнес офицер.

Пианист удивленно поглядел на свои руки, словно такая мысль впервые пришла ему. Он молча кивнул и обвел присутствующих смущенным взором.

Взгляд полковника под стеклами очков сделался снова прозрачным, ничего не выражающим. Он равнодушно повернул пианисту спину и склонился над картой.

Майор порывисто схватил пианиста за руки повыше кистей и положил их на стол. В мертвой тишине горницы было слышно, как шлепнули ладони по дереву стола

– Руих! Спокойно!
– приказал майор и быстро, схватив лежавший на столе тяжелый пресс, с размаха ударил по пальцу пианиста.

Страшный, животный крик наполнил дом.

Зуд, подобный электрическому току, пронизал руку Прохора от кончиков пальцев до плеча. Ему показалось, будто немец размозжил палец ему самому. Ощущение боли было так реально, что он скрипнул зубами. Его взгляд встретился с глазами "человека в очках", устремленными куда-то в сторону. Мгновенно проследив направление, Прохор увидел: полковник доставал из сумки пачку размеченных карт. По жадному вниманию партизана Прохор понял: эти карты и есть цель налета. Но прежде чем он успел вернуться взглядом к своему предводителю, новый вопль наполнил дом. Прохор забыл все: наказы "человека в очках", задание, осторожность. Доводы разума перестали существовать. Огромное тело Прохора метнулось в неудержимом прыжке. Все смешалось. Горница наполнилась криками, заглушенным сопением, шумами жестокой драки. Удар по лампе погрузил дом в темноту.

Несколькими часами позже в землянке, укрытой непроходимой чащей леса, Прохор ревниво следил за ловкими движениями сестры - партизанки, перевязывавшей разбитые пальцы пианиста. Прохор принес его сюда на своих плечах и теперь относился к нему, как к ценному трофею.

Когда перевязка была закончена, в землянку вошел "человек в очках". Он сказал Прохору:

– Твое счастье - бумаги те самые.

– А то бы?
– спросил Прохор.

– Не взыщи...
– серьезно сказал партизан,- мы бы тебя расстреляли за нарушение приказа.

– Крепко у вас, - усмехнулся Прохор и нервно передернул плечами.

– На добровольных началах,- сказал партизан.
– А теперь слушай,- и он по-новому, ласково улыбнулся близорукими глазами.
– Тут неподалеку спрятан самолет. Берегли мы его, как зеницу ока, хотя летать у нас на нем и некому. Нынче же ночью осмотри его, чтобы к рассвету...
– партизан выразительно махнул рукой и свистнул.
– Отвезешь эти документы.

– Дело!
– радостно воскликнул Прохор.
– Это настоящее дело!
– Тут он поглядел на лежащего на куче сосновых веток пианиста и сказал: - Заберу его с собой.

– Да, здесь ему трудновато будет, - ласково сказал партизан и спросил у музыканта: - А кто же все-таки наворотил то, в чем немчура тебя заподозрила?
– И тут же пояснил Прохору: - Видишь ли, кто-то немецкий мост так незаметно и серьезно повредил, что у фрицев несколько танков под лед ухнули. Вот они и стали искать виновника. Занятно, кто бы это?

Пианист поглядел куда-то поверх головы собеседника. Прохору вспомнился такой же взгляд его, устремленный над роялем, за бархатный занавес кулисы. Но теперь вместо черного бархата перед музыкантом была распахнутая дверь землянки, а за нею запушенный снегом дремучий лес. Пианист перевел взгляд на партизан и, смущенно улыбнувшись, сказал: