Горячее сердце
Шрифт:
— Садитесь, — предложил ему Федор, показав на табуретку в сторонке от двери. Сам сел возле обеденного стола, положил на него фуражку, спросил: — К кому вы приходили прошлым утром в шалаш на Яшмихе?
Некрасов медлил с ответом.
— Что же вы молчите? Отвечайте.
— Да жили там знакомые ребята… Не здешние, — ответил он наконец.
— Вы же хорошо знаете, кто они.
— Значит, вам все самим известно, чего же спрашивать? — вместо ответа спросил Некрасов.
— Здесь спрашиваю я, — сказал ему Федор. — И мне известно больше:
— Вот видите, вы знаете больше меня.
— Я еще раз предупреждаю вас, что на мои вопросы вы должны отвечать, а не уходить от них. Вы виделись с этими людьми, от них передали записку стрелочнику Степанову. Вам нет смысла увиливать от вопросов, этим вы можете только осложнить свое положение.
— Ничего я Степанову не передавал, — холодно взглянул на Федора Некрасов. — Вы что-то путаете.
— Нам путать не полагается, Некрасов. Вы не мальчик и должны понимать: если записка передана Степанову через Чалышева, это вовсе не означает, что вы к ней не имеете никакого отношения. Где сейчас находятся люди из шалаша?
— Не знаю.
— Больше ничего не скажете?
— Я ответил, что не знаю, где они. — И вдруг сорвался: — Вы меня с постели подняли, спать не дали, фактически арестовали незаконно и увели черт знает куда!..
— Спокойно, Некрасов. Вы отказываетесь говорить?
— Да, отказываюсь. Если арестовали, представьте санкцию!
— Представим, — заверил его Федор и посмотрел на старшину: — Можете его увести?
— Да.
— Пожалуйста…
Федор понял, что старшина побеспокоился и о месте для Некрасова.
Когда остались одни, Федор предложил допросить Чалышева.
— Чалышев серьезно растерялся, судя по тому, что сразу назвал Некрасова. Уходить ему от дальнейшего разговора уже нет смысла. А нам необходимы сведения, основание для ареста. Кто-то из вас утром выедет в Свердловск за санкцией прокурора.
…Чалышев был не просто растерян, а по-настоящему испуган. Видя это, Федор не стал начинать с вопросов, которые интересовали его больше всего.
— Расскажите, с какого времени вы знаете Степанова и при каких обстоятельствах состоялось ваше знакомство? — спросил Федор.
Чалышев, видимо, не ждал этого вопроса и вздохнул с облегчением.
— Я живу в Хомутовке с тридцать девятого года, с того времени, как устроился грузоотправителем на участок углежогов от Яшминского леспромхоза. Проработал уже полгода, когда решил выяснить возможность отправки угля железной дорогой через Дедово. Пошел туда и вышел к разъезду недалеко от стрелочной будки. Увидя возле нее стрелочника, подошел к нему и спросил, как найти начальника разъезда. С этого и разговорились. Стрелочник был Степанов. Он тогда сразу сказал мне, что пришел я напрасно: с Дедово никаких грузов не отправляют, так как там нет ни тупика, ни погрузочной площадки. Потом Степанов спросил меня:
— Вы приезжий ведь?
— Откуда вам известно? —
— Не встречал вас раньше, — объяснил он. — Мы тут вокруг знаем людей-то.
Получилось так, что рассказал тогда Чалышев Степанову свою колхозную историю, которая привела его к тюрьме. А тот усмехнулся.
— Выходит, нашему брату крестьянину никуда иного хода нет: тебя вот, по твоим словам, обвинили за то, что ты вроде колхоз загубил, а меня выслали за то, что я артель с самого начала признать не захотел. На поверку-то и вышло одинаково: я хоть и не через тюрьму, а тоже всего лишился… Живу теперь второсортным. Недавно коровенку завел, так и ту не знаю, как удержать, с сеном больно плохо: полоса отчуждения здесь бедная, косить негде.
Решил тогда Чалышев порадеть новому знакомому, чья жизнь оказалась чем-то схожей с его собственной.
— Пожалуй, я тебе с этим помогу, — сказал он. — Таких, как мы с тобой, здесь есть еще несколько. Поговорю с лесником яшминским, Иваном Некрасовым: мужик серьезный и у власти нынешней тоже в пасынках ходит. Много натерпелся сам, твою беду поймет.
Так Чалышев свел Степанова с Некрасовым, который вскоре выхлопотал ему сенокос. Виделись друг с другом не часто, но, когда сходились, за разговорами часто вспоминали старое время, жалели об утраченном.
Война заставила расстаться. Чалышева и Некрасова призвали в армию. Думали, расстаются насовсем. Но судьба и на этот раз смилостивилась: скоро Чалышев, а потом и Некрасов вернулись живыми, хоть и ранеными.
Тут уж и разговоры пошли иные. Рассуждали о войне. Но не тревожились общей заботой, а вроде бы радовались вражеским успехам.
— Не против нас воюют, а против порядков государственных. Пусть кто-нибудь другой боится немцев-то, нам все равно хуже не будет, — чаще других высказывал мысль Некрасов. — А скорее всего новым хозяевам мы сгодимся.
С ним не спорили.
— А нынче в начале лета, — рассказывал Чалышев, — встретил меня Степанов и сообщил, что видел в лесу двух молодых мужичков в зеленых телогрейках, которые вицы рубили. Спросил, откуда они, а те ответили, что с разъезда. Степанов-то своих всех знает и сказал им, что таких у них на разъезде нет. Мужички те испугались и признались ему, что отстали от воинского эшелона… Но он сказал им, что в их дела вмешиваться не намерен. А сам-то спросил меня тогда, что ему делать. Я посоветовал молчать.
Чалышев услышанное передал Некрасову, который решил сходить в лес и узнать хорошенько, что за люди там скрываются. В лесу находились дезертиры.
— Плохи, видно, совсем дела, если народ от ружья в лес бежит, — сказал тогда Чалышеву.
А еще через несколько дней пошел в лес вместе с Чалышевым и отправил парней к нему в баню.
Некрасов сказал им, что железнодорожника с Дедово, который первым встретил их, они могут не бояться. Да еще обнадежил, что Степанов и он сам, Некрасов, по мере сил помогут им продуктами.