Горячее сердце

Наумов Г. К.

— Я знаю, — кивнул Белобородов. — Но когда вы стали телохранителем миллионера, у вас появилось больше возможностей посещать злачные места. И денег стали получать больше, и ваш патрон, которого вы должны были сопровождать всюду, наверняка не отказывал себе в удовольствиях.

— Вот как раз с этого времени и кончились для меня «египетские ночи». Я стал слугой. Теперь я в этом новом качестве приходил вместе с ним в те же роскошные рестораны, где у меня было место, предназначенное для слуг. Красивые кельнерши больше не улыбались мне. Правда, иногда я бывал в ресторанах и без патрона, сам по себе. Но все время, пока я там находился, мне казалось, что на меня бросают косые взгляды… Сказка кончилась. С некоторых пор я стал посещать только

второразрядные заведения — просто затем, чтобы напиться… Когда однажды Зарецкий снова подсел за мой столик, я сказал, что готов встретиться с его хозяином. Только с хозяином. Зарецкий в моих глазах был чьим-то слугой, а я никогда не забывал про свой чин подполковника. Через некоторое время такая встреча состоялась. Хозяином Зарецкого оказался японец, весьма недурно говоривший по-русски. И хотя встреча происходила в швейном ателье, а на плече у японца висел сантиметр, я сразу почувствовал, что передо мною — кадровый офицер…

— Каких политических взглядов придерживался ваш патрон?

— Он выступал против захвата Японией Маньчжурии. Кроме того, он слишком уж благожелательно относился к Советской России.

— Вот как! — удивленно произнес Белобородов. — В таком случае мне трудно понять мотивы, которые побудили его взять в телохранители белогвардейца. Если он благожелательно относился к Советской России…

— Не настолько, чтобы опасаться меня, но достаточно лояльно для того, чтобы я увидел в нем человека, лишавшего меня последней надежды. Он сожалел о падении в России монархии и даже говорил мне, что большевики чуть не разорили его. Но поскольку Советская власть утвердилась, он был не прочь поживиться на торговле с нею. Он был насквозь деловым человеком и против захвата японцами Маньчжурии протестовал именно потому, что у него в Маньчжурии были свои интересы. Но я читал газеты и видел, что таких людей, как мой патрон, становится день ото дня больше, и все вместе они помимо своего желания способствуют укреплению в России новой власти. А противостоявшие ей силы слабели…

— Но появлялись и новые, па которые вы могли возлагать свои надежды. Скажем, Япония с ее мечтою о мировом господстве.

— Пожалуй.

— Итак, вы согласились принять участие в заговоре против своего патрона, — напомнил Белобородов. — Ваша роль при этом?

— Я предупредил японца, что буду действовать так, как того требуют обязанности телохранителя, и что их человек может рассчитывать только на один выстрел. Японец с этим согласился.

— Чжан Гоцзы был убит?

— Да, — сказал Макаров. — Меня попросту провели. Признаться, я никак не предполагал, что позволю уложить ею наповал одним-единственным выстрелом. Тот парень оказался мастером высокого класса.

— А — вы?

— Я всадил ему пулю прямо в сердце. Свидетели утверждали, что мы выстрелили одновременно. Возможно, что так и было…

— Тем не менее вы остались без работы?

— На некоторое время. После оккупации японцами Маньчжурии мне предложили место служащего в одной из торговых фирм в Харбине.

— Кто был хозяином этой фирмы?

— Сэйко Камиро. Как я узнал позднее, это был кадровый офицер японской военной разведки.

Белобородов понимал, что, выкладывая карты на стол, Макаров держит про запас какой-то спасительный ход. Интересно, совсем интересно… Ну, а если вот так:

— Вам сразу предложили готовиться к переходу границы СССР?

— Нет, вначале я тренировал служащих фирмы в стрельбе, — с прежней готовностью ответил Макаров. — Что же касается перехода…

— У вас была в Китае семья? — перебил его Белобородов.

Видимо, вопрос застал Макарова врасплох.

— Семья?.. — в замешательстве посмотрел он на следователя, однако тут же нашел нужный тон: — Упаси бог! — При этом он печально шевельнул бровями. — Семья — это конец всем надеждам, а тогда я еще на что-то надеялся.

— Но после заброски в Советский Союз вы же нашли возможным…

— По необходимости, —

сказал Макаров. — В целях, так сказать, конспирации. Ну, а потом… Не думал, что это всерьез. Но случилось так, что я проникся к этой женщине самыми глубокими чувствами, которых даже не подозревал в себе. И вот тогда у меня в душе все повернулось… Я понял, что все мои прежние тщеславные мечты — ничто, в сравнении с тихим счастьем, которое дала мне Мария. Поверьте, если бы не взятые мною ранее обязательства и не осознание тяжести вины… С тех пор как Мария вошла в мою жизнь, я ни на минуту не забывал о той, другой Марии, и если бы можно было вернуть…

— Каким образом вам удалось перейти границу СССР? — спросил Белобородой.

— Меня переправили на лодке через Амур, западнее Благовещенска. Для отвлечения внимания пограничников специальный отряд должен был, как мне сказали, инсценировать нападение на одну из застав выше по течению реки. И действительно, во время переправы до меня доносились с той стороны беспорядочные выстрелы. Мне удалось без каких бы то ни было затруднений выбраться на берег. В условленном месте меня встретил человек, назвавшийся Петром. Он и провел меня к ближайшей железнодорожной станции.

— Вы упомянули о ваших обязательствах. Уточните, что вы имели в виду.

…Макаров смотрел на следователя покрасневшими, как после бессонной ночи, глазами, в которых чувствовалась нервозная решимость.

— Гражданин следователь… — голос Макарова прервался от волнения. — Я хотел бы… Не для протокола… Несколько слов…

Нервозная решимость игрока, который ставит на карту последнее свое достояние — жизнь. Белобородов почувствовал, что и в нем самом все напряглось до предела. Он положил ручку на чернильный прибор и приготовился слушать.

Макаров с минуту помедлил, видимо, еще раз продумывая первые слова, и заговорил все тем же хрипловатым, прерывающимся голосом:

— Полагаю, что было бы бессмысленно рассчитывать на то, что мое чистосердечное раскаяние и правдивые показания хоть в малой мере могут смягчить мою участь. Я знаю, что меня ждет…

— Это будет решать суд, — вставил Белобородов.

Макаров медленно, с кривой, нервной усмешкой покачал головой.

— Тюрьма или лагерь меня еще меньше устроили бы. Если уж выбирать, то я предпочитаю смертную казнь… Да, я хочу жить! Но — жить, а не томиться в заключении, где у меня не будет ни Марии, ни даже надежды на побег, потому что убежать я мог бы только к ней, но это исключено… Гражданин следователь, я много думал в последние дни, — Макаров, неожиданно заторопился. — То есть я еще и до ареста думал о своей жизни и убеждениях, и я понял, что та жизнь, о которой когда-то грезил и которую надеялся вернуть, уже никогда не вернется. Работа на японскую разведку — это была моя последняя ставка. Акт отчаяния. Думалось, что хоть таким-то способом удастся выкарабкаться… Иллюзия. Еще до ареста я понял, что не смогу работать на них. То задание, которое я должен был выполнять, висело на мне тяжким грузом до самого дня ареста. Не знаю, хватило бы у меня решимости прийти к вам с повинной или нет, но выполнить его я все равно не смог бы, даже если бы и не был арестован. Потому что надо было выбирать между японцами и Марией. Между ними и домом, который я наконец-то обрел… Гражданин следователь, я сделал выбор, и если понадобится, сумею это доказать!.. — Макаров тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели, а на лбу выступила испарина.

— Как у вас оказался паспорт Селезнева? — спросил Белобородов.

Надежда, светившаяся в глазах Макарова, мгновенно погасла. Лицо окаменело. Однако Макаров сумел тут же взять себя в руки, изобразил подобие смущенной улыбки и досаду на собственную оплошность:

— Сам не знаю, для чего мне понадобилось придумывать эту нелепую историю с дезертирством! В то время я скорее пустил бы себе пулю в висок… Не поверите: до сих пор стыдно…

— Не переживайте так уж сильно, — усмехнулся Белобородов. — Я вам не поверил.