Горячие деньги
Шрифт:
– О чем задумался? – прервал мои размышления голос Малкольма.
– А дал бы ты мне взаймы полмиллиона фунтов или нет?
– Нет.
Я улыбнулся:
– Вот об этом я и думал.
– Я буду оплачивать проезд и счета в гостиницах.
На другом конце стола пышная леди давала внимательному молодому человеку свой адрес. Подошла официантка и начала расставлять на белоснежной скатерти напитки и свежие бутерброды. Несколько мгновений я равнодушно разглядывал ее, потом перевел взгляд на Малкольма и в который раз за сегодняшний день удивился:
Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом – я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.
Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами – наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.
– Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.
Он заметно успокоился.
– Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.
Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:
– Что ты посоветуешь?
– Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?
– Для скачек, конечно.
– Но тебя же это никогда не интересовало…
– У каждого может быть хобби, – отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. – И мое– скачки. – Чуть подумав, он добавил: – С этого дня, – и направился к двери.
Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.
– Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, – сообщил он мне через плечо. – Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, – он указал на кубок за стеклом. – Я отдал его граверу.
Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.
– Зачем тебе это? – спросил я.
– Не знаю. Еще не придумал.
– А… а что за гравировка?
– М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?
– Да, – ответил я.
Отец бросил на меня косой взгляд:
– Я знал, что тебе понравится, – и зашагал к двери. – Так, а теперь – лошадь.
Как
Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец – Малкольм.
Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:
– Как это обычно делается? С чего надо начинать?
– Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.
– Да? – спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. – Ну, так пойдем.
– Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня – не меньше двадцати тысяч гиней.
Он почти не удивился.
– Начальная цена? За сколько же они тут их продают?
– Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня – открытие самого дорогого аукциона в году.
Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.
– Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.
– В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, – продолжил я, – потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…
– Ян! – прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. – Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.
Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.
– Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…
Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.
– К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, – сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:
– Значит, придется подождать.
Я продолжал:
– Если ты купишь десяток годовичков, шесть из них подойдут для скачек, три, может быть, даже смогут выиграть забег, а по-настоящему хорошим окажется только один. И то, если тебе очень повезет.