Горячий ключ
Шрифт:
Из пореза на пальце текла черная при лунном свете кровь.
— Ты — взрослый человек, а ведешь себя безответственно, как ребенок. Дай-ка сюда руку, — приказала Ольга и оторвала от края рубашки кусок материи для перевязки.
Артем расхохотался:
— Ну прямо классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает почти все, что придумано авторами дешевых женских романов.
Жаль, что ты не в юбке, оторвала бы полоску от своей нижней рубашки. А я, как благородный человек, должен был скромно отвернуться, чтобы не видеть твои обнаженные ноги. Честно сказать, я очень хотел бы увидеть, что у тебя скрывается под джинсами. Подозреваю, что там и вправду
— Нет, подарок папы и мамы, — ответила Ольга холодно, продолжая бинтовать его палец.
Здоровой рукой он коснулся ее волос и тут же отдернул ладонь, словно обжегся. Посмотрел на склоненную темную женскую голову и тоскливо сказал:
— Вероятно, я действительно безответственный человек. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть все провалится в тартарары, мне ни до чего нет дела! Нагими мы пришли в этот мир, нагими уйдем из него. А то, что лежит в середине, сплошная ерунда, чепуха, недостойная внимания!
— Ничего себе философия, — сказала она язвительно, не поднимая головы, — оказывается, у тебя отвратительная жизненная позиция, Таранцев, достаточно мерзкая и эгоистичная!
Он взял Ольгу за подбородок, приподнял ее лицо и заглянул в глаза:
— Интересно, что ты знаешь о жизни? Ты наверняка всю жизнь сидела за широкой спиной папы и мамы, потом — мужа… Ты — сладкая девочка со смазливым личиком, которая привыкла к красивым нарядам, уютной квартире, послушному мужу… Что ты знаешь о подлости, предательстве, лжи? И ты еще хочешь наставить меня на путь истинный?
— Я могу попытаться, — ответила она тихо и высвободила подбородок из его пальцев.
— Не надо, я не нуждаюсь ни в чьей жалости.
В этом мире все грызутся друг с другом. Не съешь тебя съедят, не убьешь — тебя убьют. Я не хочу, чтобы ты в конце концов возненавидела меня.
— Я в это не верю, — ответила она, — не все только грызутся. Есть еще и любовь, дружба…
Артем рассмеялся:
— Неужели? По-твоему, у нас взаимная любовь и крепкая дружба с теми сволочами, чей грузовик мы с тобой подожгли? Тогда, может, следует собрать свои вещички и разъехаться по домам? Ведь никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.
Только вот лично у меня скоро уже крыша поедет от подобной дружбы или любви.
Ольга ничего не ответила. Артем обнял ее забинтованной рукой, а другой скользнул под рубаху и медленно повел ладонь вверх к груди. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Артем отпрянул, а Ольга закричала, даже не пытаясь скрыть, что плачет:
— Ты — слабак! Ты — жалкий слюнтяй, Таранцев! Ты как раз из тех, кого убивают и едят! Тебе все время нужно утешение — в водке или в женщине, для тебя нет особой разницы. Ты — трус с мелкой, никчемной душонкой, и мне очень жаль, что я сейчас здесь и вижу, как ты мотаешь сопли на кулак, вместо того чтобы просто высморкаться!
— Господи, что ты знаешь обо мне? — проговорил он растерянно, в самое сердце уязвленный презрением, звучавшим в ее голосе. Но Артему это презрение было предпочтительнее, нежели жалость, которая, как он чувствовал, разъедает душу гораздо сильнее, чем даже ненависть. И нет ничего опаснее на свете, чем жалость к самому себе, потому что она убивает в человеке желание сопротивляться обстоятельствам…
— Кое-что знаю! — сказала Ольга с вызовом, прекратив плакать. — А то, что я знаю, мне не особенно нравится. Но мне теперь известно, что ты хуже Синяева. Он — слабый человек и не в состоянии что-то изменить. Ты же, Таранцев, — сильный, так зачем же ноешь, как ничтожный алкаш Синяев?
— Посочувствовал? — взорвался он. — В гробу я видал твое сочувствие! С людьми, которые лезут ко мне со своей жалостью, я не общаюсь. Мне это совсем не нужно!
— Дурак ты, Таранцев, — сказала Ольга устало, — это всякому нужно. Мы все испытываем страх — это слабость каждого, и любой, кто говорит обратное, врет без зазрения совести. — И, понизив голос, спросила:
— Таранцев, ты раньше не был таким, что случилось?
Артем обхватил голову руками. Он и сам чувствовал, что в нем что-то надломилось. Стены и бастионы, которые он возвел в своей душе и за которыми так долго прятался, с какого-то момента стали вдруг рушиться. Он ясно понял, что слова Ольги — правда: его внутренний страх — не что-то ненормальное, а вполне свойственное человеку чувство, и нет ничего постыдного это признать.
И Артем рассказал ей все — о том, как падал вниз его подбитый вертолет, и о горящей копне рассказал, и о гогочущих боевиках, и о той волне безысходности, которая накрыла его с головой, когда он вынужден был уйти в отставку и оказался не нужен не только своей стране, но и самому себе. Не скрыл и тою, что явилось началом целой цепи неудач и поражений, к которым он не был готов и поэтому оказался столь уязвимым: то самое подленькое письмо, навсегда поселившее в нем ненависть и обиду, и стойкое убеждение, что людская низость не знает границ, а зло неискоренимо.
Ольга слушала его, не замечая, что слезы текут по ее щекам, лишь машинально смахивала их ладонью. В глубине души она испытывала непомерный и жгучий стыд за то, что посмела усомниться в его стойкости, обозвала слабым, сравнила с Синяевым.
Она притянула Артема к себе и прижала его голову к своей груди. Его всего трясло.
— Все хорошо, — приговаривала она, по-матерински поглаживая его по голове. — Все будет хорошо, Артем.
Ольга всем сердцем ощущала, как он опустошен, но вместе с тем и понимала, какое это для него несказанное облегчение — освободиться наконец от того, что угнетало, терзало его душу многие годы. И то, что он доверился другому человеку, рассказал обо всем, что давило на его сознание, делало его безвольным и слабым, — это приподнимет его, придаст сил и уверенности в себе. Она чувствовала, что в нем как бы вскрылся огромный нарыв, в котором, будто гной, копились и злость на окружающий мир, и безысходность, и обида на всех и на самого себя… Ольга отважно приняла на себя весь этот поток выстраданных, окрашенных горечью слов и утешала его редкими отрывочными, почти бессмысленными фразами, но Артем, как ни странно, понимал ее и все теснее прижимался к ней, да и говорил он теперь гораздо спокойнее и тише. При этом ей казалось, что она и старше, и моложе его одновременно, и это несколько смущало, потому что она не знала, что ей делать дальше.
Но Артем за нее решил, чем должно будет закончиться это первое их свидание, к которому оба так стремились, но и оттягивали всяческими правдами и не правдами.
Ольга ощутила вдруг уверенное, настойчивое касание мужских губ и солоноватый привкус поцелуя… Луна освещала его волосы, отражалась в глазах — хотя лицо его и было скрыто в тени. Она не различала, с каким выражением Артем смотрит на нее. Главное, что он смотрел на нее неотрывно, и она чувствовала, как в нем вновь растет напряжение, но это напряжение было другого свойства и в равной мере возбуждало и пугало ее.