Горячий угон
Шрифт:
– Ничего себе, ты развернулся! Да это целый банкет! В честь чего такой размах?
– Заработал, вот и решил с другом отметить, – сказал Гаврош, разливая по стаканам водку – Серюне половину, себе – четверть.
– За дружбу!
Они чокнулись и выпили. Потом набросились на еду: Гаврош проголодался, а Серюня тем более: он жил впроголодь и давно не видел таких разносолов.
Гастрономическое изобилие быстро убывало, а водка – еще быстрее, хотя Гаврош после первой порции пил только томатный сок.
– Что пропал? В командировке был? – спросил Серюня, когда утолил первый голод и разомлел от выпивки.
– Ну
– Скот заготавливал? – Серюня улыбался во весь рот, демонстрируя отсутствующие с двух сторон зубы.
– Ну да. Свиней. А что?
– Кончай, Наполеон, мне лапшу на уши вешать! – хозяин растянул губы еще шире. – Посмотри на себя: где ты, а где свиньи? Погоняло козырное, курточка дорогая, рубаха фирменная, ботиночки новые, аж блестят… Ты честно скажи, рэкетируешь?
– Почему так решил? – Гаврош допил томатный сок. Рэкет был легендой, прикрывающей его основную профессию. А «Наполеон» – кликухой для тех, кто в эту легенду верил. – С чего ты взял? Тем более ботинки я, пока к тебе дошел, засрал капитально…
– При чем здесь ботинки? – хитро улыбаясь, Серюня опрокинул последние четверть стакана водки и вытер рот тыльной стороной ладони. – Я же на авторынке подрабатывал, потом на овощном оптовом, – там на рэкетиров насмотрелся… Только ты не рядовой, ты у них бригадир или звеньевой… Угадал?
– Ну, у тебя глаз-алмаз! – усмехнулся Гаврош. – Только давай эту тему закроем. Лучше скажи – как у тебя дела?
– Да, как и раньше! – махнул тот рукой. – Постоянной работы нет, сшибаю крохи то тут, то там… Везде недоплачивают, каждый рубль зажимают… А тут еще хотят жилье отобрать…
– Кто?! Как отобрать? – делано возмутился Гаврош.
Серюня пожал плечами.
– Мордатые такие, чистые, нанятые, короче. Ходят по дворам, предлагают выкупить дома с участками за три копейки. А то, говорят, спалим вас на фер!
– Так и говорят?!
– Так и говорят, в открытую! А чего им бояться? За ними деньги огроменные: центр города, тут земля знаешь, сколько стоит? Миллионы за сотку! А у нас и документов никаких нет… Родители после войны построились, и другие так же – погорельцы, разбомбленные, из эвакуации вернувшиеся… Какие тогда документы? А потом узаконить не позволяли – мол, все нормы нарушены: и строительные, и пожарные, и санитарные!
Серюня с сожалением поднял пустую бутылку, посмотрел выразительно.
– Может, возьмём ещё одну? Я тут недалеко точку знаю, там недорогую продают, быстро смотаюсь…
– Нет, – вздохнул Гаврош. – У меня еще дело есть, надо отъехать…
Когда стало смеркаться, пришло время идти за деньгами. К вечеру снова пошёл дождь, распугав любителей погулять перед сном по набережной. Собственно, настоящая, благоустроенная набережная – с лестницами и широкими улицами, спускающимися из стоящего на горке города, с ресторанами, барами, чугунными кнехтами, отлитыми в начале прошлого и даже в конце позапрошлого века, с фонтанами, цветной подсветкой в деревьях и прочими красивостями цивилизованного отдыха, – осталась позади. Здесь начинался другой мир – мир первобытной экономической дикости, основанной на принципе «товар – деньги». Обычным товаром тут была рыба, которую перерабатывал консервный завод, но сейчас на деньги вполне могла быть обменена и человеческая жизнь.
На огромной площади грузового причала, среди подъёмных кранов, погрузчиков, куч металлолома, песка и щебня, ржавых металлических контейнеров, деревянных поддонов, ящиков, бочек, ведер с застывшим битумом, горами битого стекла, раскрошившимися бетонными плитами сейчас разыгрывался спектакль по пьесе не менее запутанной и кровавой, чем драмы Шекспира. А может, и более, потому что здесь все должно было происходить не понарошке, а совершенно взаправду, и мастерство актеров играло куда меньшую роль, чем замысел режиссера.
Зрителей в театре под открытым, затянутым черными тучами небом не было: рабочие уже давно разошлись по домам. Единственным движущимся предметом, напугавшим одного из актеров, оказался волочащийся порывами ветра по разбитому асфальту большой обрывок грязного бумажного мешка. Фигура в длинном армейском плаще с накинутым на голову капюшоном, вначале шарахнулась от ползущего сбоку непонятного существа, но, разобравшись, выругалась и продолжила свой путь.
Зигзагообразная молния расколола небо почти напополам, пушечным раскатом прогрохотал гром. Световые и звуковые эффекты нагнетали драматургию сюжета и обостряли чувства участников, подсказывая, что спектакль приближается к кульминации. И действительно, яркая вспышка вырвала из мрака еще один силуэт, ожидающий на разгрузочном пирсе, уходящем далеко в воду. Он тоже был в дождевике с капюшоном.
«Что ж, хорошо!» – беззвучно резюмировал режиссер, который устроился на еще незастроенном, заросшем кустарником и акациями крутом подъеме к городу, и наблюдал за происходящим в театральный бинокль, точнее, в тот оптический прибор, который его заменял. Он вовсе не был уверен, что спектакль состоится, но теперь, когда актеры вышли на исходные позиции, стало ясно, что он не ошибся и все сделал правильно. Оставалось досмотреть представление и оценить игру актеров, а также окончательно убедиться в личностных качествах оставшегося за кадром директора театра…
В творческих способностях тот явно не преуспел, и одна его ошибка сразу бросалась в глаза, нарушая достоверность постановки: осторожный, чтобы не сказать – трусоватый, казначей Моня никогда бы не отважился прибыть ночью в глухое и безлюдное место, да еще с большими деньгами! Тем не менее кто-то ждал глупого, доверчивого Гавроша на разгрузочном пирсе, и трудно было предположить, что этот «кто-то» принес тугой пакет стодолларовых купюр…
Актеры, в одинаковых плащах с остроконечными капюшонами, сходились, объединенные общими мыслями и неведомыми посторонним планами, будто члены средневековой инквизиции или американского Ку-Клукс-Клана. По замыслу режиссера обстановка и костюмы могли символизировать абсолютное и беспощадное зло. «Гаврош» шаркающей походкой прошел уже половину пирса, когда навстречу ему из сумерек, словно из зеркала, выдвинулась похожая фигура «казначея», который, как и следовало ожидать, оказался вовсе не казначеем, а одной из «торпед» Авила: он выстрелил Гаврошу в сердце, а когда тот упал, исполнил контрольный в голову и столкнул тело в воду. Только «Гаврош» тоже был не Гаврошем, а несчастным спившимся интеллигентом Серюней, охотно выполнявшим очередное выгодное разовое поручение. В этот раз он явно продешевил: за тысячу рублей даже крепко пьющий человек не продал бы свою жизнь… Впрочем, он старался для друга, а это меняло дело.