Горят как розы былые раны
Шрифт:
– Неделю назад один состоятельный человек попросил меня оценить одну картину Винсента, – сказал он, наполовину утонув в диване. Голландец видел лишь его ноги, трость и голову. – Речь, подчеркну, шла о неизвестной картине Винсента. Я очень обрадовался. Вы бы обрадовались?
– Конечно. Нелегальная оценка такой картины гарантирует не менее одного процента от ее стоимости, – хмыкнул Голландец. – Вам запрещено брать в руки красивые вещи. Поэтому вы работаете нелегально. К вам обращается всякая шушера, и вы помогаете ей не только узнать истинную стоимость вещи, но и перепродать. Сиречь вы крыса, Эльдар Эмильевич. Так почему вам не обрадоваться случаю отгрызть кусок от чужой булочки?
Жданов постучал тростью о пол.
– А вы, художник-оформитель? Работник учреждения народного просвещения? Чем вы зарабатываете на жизнь? Только не говорите, что разрисовыванием стен в детских садах. На эти гонорары за границу по два раза в год не съездишь. Вы специалист экстра-класса. И я никогда не вникал в ваши тайны. И впоследствии не буду. Пока вы не перейдете мне дорогу таким образом, что встанет вопрос между моим банкротством и смертью.
Голландец, чуть напрягшись, слушал без комментариев. Он знал, что Жданов никогда не станет забираться туда, где может возникнуть такой вопрос. Поэтому и скажет не больше того, что гарантирует ему самому безопасность.
– И вот я увидел эту картину. Мне привезли ее прямо в офис. Я был потрясен. Это на самом деле Ван Гог.
– Не может быть.
– Я тоже так думал. – Жданов с трудом выбрался из дивана. Казалось, он стал засасывать его. Поднялся на ноги и подошел к подоконнику. Голландец присмотрелся к его взгляду. Глаза «черного эксперта» шарили по полу, словно искали запонку. И вдруг Жданов вскинул взгляд.
– Со мной что-то происходит, Голландец, – проговорил он свистящим шепотом.
– Совесть, может, заела?
– Я бы тогда так не беспокоился. А сегодня ночью я вдруг нашел себя стоящим на балконе. Вы знаете, где я живу?
– В Измайлове?
– Точно. На шестнадцатом этаже. Так вот, вы можете представить меня, совершенно обнаженного, на перилах балкона шестнадцатого этажа?
– Ну, Эльдар Эмильевич… Иногда женщины делают с нами невозможное…
– Какие женщины? Я гомосексуалист.
– Серьезно?..
– Только не надо делать удивленные глаза. Вам это известно.
– Ладно, известно.
– Откуда?!
– Неважно. Итак, какого черта голого Жданова занесло на балкон? Кстати, я только что представил… Это ужасная картина. Но у Гойи натурщиком вы могли бы зарабатывать сумасшедшие деньги. Вы что-нибудь пили перед сном?
– Кефир. Потом почитал Франса и заснул. Когда проснулся, стоял на перилах.
– Жданов, я не пойму, вы от меня-то что хотите? Если намеревались соблазнить меня своим нагим видом, то – мимо. Престарелые любовники меня не интересуют.
– Я хотел предупредить вас. – Жданов вернулся на диван. – Только и всего. Если кто-нибудь когда-нибудь пригласит вас оценить неизвестную картину Ван Гога, на которой Винсент написал ирисы в вазе… Нет, не те ирисы! Другие! Откажитесь.
Голландец улыбнулся.
– Вы затеяли какую-то махинацию и теперь пытаетесь меня отвадить от соперничества. Ол райт?
Жданов безразлично помотал головой.
– Думайте что угодно. Но вспомните мои слова… Знаете, о чем я думал, три часа ожидая вас на кухне и беседуя с прекрасной Соней?
Голландец вопросительно развел руки. Жданов поднял на него тяжелый, мутный взгляд.
– Я думал, достанет ли ее сердце лезвие чесночного ножа, которым она резала лимон, если ударить ее этим ножом в грудь.
С лица Голландца сдуло улыбку, как пыль с памятника порывом ветра. Жданов облизал губы и сказал, как если бы речь шла об урожае пшеницы на Смоленщине:
– Но еще до того, как войти в вашу квартиру, я тростью забил проклятую старуху. Эта дрянь спросила, который час. Скажите, Голландец, какое ей дело, который у меня час? Я иду, воспитанный, образованный человек, никого не трогаю, и вдруг появляется какая-то тупая дрянь, которая ни «здравствуйте», ни «как ваши дела?», тычет в меня пальцем и спрашивает, который у меня час? Какое ей дело до моих часов?!
Вдоль щеки Голландца прошелся нервный тик. Он представил, что могло случиться, заставь он Жданова сидеть на своей кухне еще полчаса.
– Не волнуйтесь. – Он взял Жданова за плечи и повел в прихожую. – Вы поступили так, как велит вам ваша совесть. Что касается меня, я обязательно поддержу вас, если возникнет такая необходимость. Вы управитесь с лифтом? Там кнопка первого этажа западает…
– Да положил я на эту кнопку!
Дождавшись, пока лифт начнет спуск, он вошел в квартиру.
– Сонечка, дай мне переодеться! Мне нужно уезжать.
– Господи, что это за клуб такой? Без тебя там все плесенью покроется?
– Нужно дождаться ремонтников и дописать пару пейзажей. Если успею до конца месяца, у нас будут деньги на поездку.
– Я не хочу поездок. – Соня искала в шкафу чистые брюки и рубашку. – Я хочу, чтобы ты был со мной. Когда-нибудь ты придешь домой и увидишь, что я такая старая. И уйдешь к другой.
Он подошел и обнял ее за плечи.
– Я не уйду к другой. Кто еще вытерпит мужчину, который не знает, где у него лежат вещи?
– Но к ужину-то ты хоть будешь?
«Если найду картину».
– Конечно.
– И мы будем любить друг друга и говорить о поездке?
«Не раньше, чем выясню имя того, кто направил нам в гости двоих друзей».
– Само собой.
– Ты знаешь еще какие-нибудь слова, кроме «конечно» и «само собой»?
– Конечно.
Она бросила ему в грудь вещи и, когда он поймал их, обхватила его голову и прижалась губами к подбородку.
Он подходил к машине, когда в кармане запиликала трубка. На экране телефона светилось: «К 24.00 отчет по поездке к Черкасовой».