Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
Неожиданно «скамейка» совершает разворот на месте, плавный и одновременно крутой. Вижу перед собой проем, из которого льется тусклый желтый свет. Не успеваю толком ничего рассмотреть, как оказываюсь внутри небольшого помещения, обитого листами имитирующего дерево пластика. «Скамейка» закатывается в него, грохоча колесами, сталкивается с дальней стеной. Это уже давно не скамейка, я сижу в кресле-каталке. Позади лязгает тяжелая стальная дверь. Пол начинает вибрировать, затем ползет вверх под шум работающих механизмов. Только теперь осознаю, я в кабине лифта. Лифта в моем индивидуальном госпитале-призраке.
Наконец,
— Наш этаж, — доносится из-за спины женский голос. Чуть не подпрыгиваю от неожиданности. — Сейчас отвезу тебя в палату. Врач позже подойдет.
— Где мы? — вопрос, заданный глухим охрипшим голосом, риторический. Я догадываюсь, где.
— В больнице…
Она выкатывает меня из лифта, вижу знакомый холл. Телефон-автомат рядом с огнетушителем. Напротив — металлическая дверь, ведущая на лестничную клетку. Только теперь здесь полно народу. Мимо проходят больные, кто в халатах, кто в пижамах, кто в спортивных костюмах. На ногах — домашние тапочки или пляжные шлепанцы. Я — в настоящем госпитале.
— Это терапевтическое отделение. Тебя сюда перевели. Теперь подлечишься здесь. Восстановишь силы и…
— Перевели? Откуда перевели?!
— Из реанимации. — В ее исполнении адрес это звучит так просто, буднично. Собственно, почему бы и нет, ведь это часть ее работы, сколько раз ей приходилось говорить нечто подобное другим пациентам?
— Из реанимации?!
Проигнорировав мое восклицание, она толкает каталку дальше. Колеса тихо шелестят по светло-серому кафелю, которым выложен пол коридора. Слева ряд дверей, на каждой табличка с номером, в промежутках между ними на стенах — стенды с какой-то информацией. Но я не успеваю ничего прочитать, хоть мы и движемся достаточно медленно. Внимание мое рассеянно. Мне сложно сфокусировать взгляд. И тело я чувствую плохо. Оно вялое, я еле-еле шевелю руками.
Наконец, мы останавливаемся перед палатой. Она знакома мне много лучше, чем я бы хотел. Ее номер — «восемь». Это моя палата.
— Ну вот, приехали, — вздыхает медсестра.
Толкает дверь, затаскивает каталку внутрь. На секунду задерживаю дыхание, уверенность, что сейчас увижу Малого — практически полная. Но, тут нет ни его, ни наших самолетиков. Вижу остатки умывальника под убогим потолком, те же пять кроватей, некоторые из них заняты. Но, не моя. Она свободна, мы направляемся к ней.
Разглядываю новых соседей. Пара человек спит, какой-то толстяк, лежа на спине, смотрит тихо бормочущий маленький телевизор, приютившийся у него на груди, будто любимая кошка.
— Так… секундочку…
Сестра обходит каталку и я, наконец, получаю возможность ее разглядеть. Ей около сорока, среднего роста, в теле. У нее доброе лицо. Волосы спрятаны под белой шапочкой.
Она наклоняется ко мне, просовывает руки между моей спиной и каталкой, играючи поднимает меня, будто ребенка. Укладывает на койку до того, как я успеваю опомниться от потрясения.
— Вот и хорошо… часик можешь вздремнуть. На стене есть кнопка, если что-то понадобится — вызовешь дежурную сестру. Или вот ребята позовут. — Она оборачивается к моим новым соседям за поддержкой,
Я смотрю на ее лицо снизу-вверх. В голове медленная, будто сонная, буря чувств, которые никак не удается сформировать в мысли. Тем более — в слова.
Сестра уже собирается уходить, но я успеваю сжать ее руку своей. Она останавливается, оборачивается и смотрит на меня не то с нетерпением, не то с испугом.
— Подождите… а… я… я что, не могу ходить?.. — голос, охрипший, говорить мне тоже нелегко. Пожалуй, даже тяжелее, чем думать.
На ее лице читается целая гамма чувств, глаза принимаются моргать. Она открывает рот, но, ничего не сказав, закрывает. Потом, видимо, приняв решение, которое представляется единственно правильным, лезет в карман накрахмаленного белого халата, вынимает оттуда шприц в целлофановой упаковке и ампулу.
— Все хорошо, — заверяет она, не знаю, мне ли адресованы ее слова. Или они — просто частица внутреннего диалога, мелькнувшая на поверхности, как рыбий плавник. — Сейчас сделаем укольчик. Поспишь часок, а там посмотрим…
Сестра сообщает это с таким видом, словно ее укол — панацея от всех моих бед. Конечно, современная химия творит чудеса, однако, сейчас я нуждаюсь в чудесах совершенно иного толка.
— Подождите! Пожалуйста… — я вскидываю руку, надеясь остановить сестру. Она ловит мою руку своей. Хватка у нее железная.
— Не дергайся.
Откуда-то появляется смоченная спиртом ватка. Улавливаю этот запах, сразу вспоминаю Афганца с его бездонной флягой.
— Не надо… — успеваю сказать я, прежде чем игла протыкает кожу и вонзается в тело.
— Тихо.
И не думаю сопротивляться. Какое уж тут сопротивление, я совсем разбит.
— Скажите… пожалуйста, что… со мной случилось? — прошу я почти шепотом.
Она выдавливает поршнем снотворное, или что там еще было в ампуле. И, ничего не отвечает, будто полностью поглощена этой несложной операцией.
— Вы должны… вы обязаны мне сказать, — добавляю я, поскольку она молчит. Я вижу, что сестра колеблется. Наверное, у нее доброе сердце, и она сочувствует мне. Это приятно. Но, ее молчание сулит мне черные вести. Тепло, порожденное признательностью, мгновенно развеивается мутной волной страха. Почти не чувствую боли, когда игла выскальзывает из вены, вдобавок к доброму сердцу, у сестры еще и легкая рука.
— Была авария, верно?! — выпаливаю я, времени немного, успокоительное скоро начнет действовать, в ушах — колокольный звон. Да и сестра опять собирается уходить. У нее полно других дел.
— Это все из-за аварии, так? Мы ехали на мотоцикле… и в нас кто-то врезался. Или мы… куда-то врезались… — язык деревенеет, ворочаю им с большим трудом. Смотрю ей прямо в глаза и только так удерживаю ее на месте. Будь она не такой доброй, давно бы уже ушла.
— Вы… вы должны быть счастливы, что выжили. — Она переходит на «вы», это паршивый признак, от которого у меня начинает сосать под ложечкой. — У вас были тяжелые травмы, — продолжает сестра. — Вам сделали несколько операций, в целом успешных, но целый месяц пришлось пролежать в реанимации. Вы не можете ходить и… — она запинается, но сейчас меня не интересует мое состояние. Об этом я буду думать позже.