«Господь да благословит решение мое...»
Шрифт:
19 апреля 1915 года Гинденбург обрушил на русских свой сокрушительный удар. Под ударами германской артиллерии русские войска несли тяжелые потери, оставляя пядь за пядью территорию империи.
Генерал Н. Н. Головин, в общем, весьма снисходительный к Ставке и лично к великому князю Николаю Николаевичу, в своих научных военных изысканиях дал точные сведения о том, что произошло с русской армией летом 1915 года под руководством Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Ставка, пишет Головин, «слишком поздно решилась на отвод наших армий вглубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь русской армии за этот период. В летнюю кампанию 1915 года Русская Армия теряет убитыми и ранеными 1 410 000 человек, т. е. в среднем 235 000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей армии равняется 140 000. Пленными в ту же кампанию Русская Армия теряет 976 000 человек, то есть по 160 000 человек в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырех месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200 000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62 000 человек» [68] .
68
Головин Н. Н.
Британский военный агент в Петрограде подполковник А. Нокс доносил в Лондон: «Силы русской армии велики только на бумаге. К несчастью, действительная сила составляет лишь одну треть штатной. Шестьсот пятьдесят тысяч ружей — вот все, что имеет сейчас Россия для защиты своей границы от Ревеля до Черновиц, протяжением в 1000 миль. Весь вопрос в недостатке ружей» [69] .
В этих условиях великий князь Николай Николаевич впал в состояние, близкое к панике.
Священник Георгий Шавельский вспоминал о поведении великого князя в тяжелые дни весны-лета 1915 года: «Ко мне в купе быстро вошел Великий Князь Петр Николаевич. „Брат вас зовет“ — тревожно сказал он… Я тотчас пошел за ним. Мы вошли в спальню Великого Князя Николая Николаевича. Великий Князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышавши мои слова: „Ваше Высочество, что с вами?“ — он поднял голову. По лицу его текли слезы.
69
Головин Н. Н. Указ, соч., т. 2, с. 67.
„Батюшка, ужас!“ — воскликнул он. — „Ковно отдано без бою… Комендант бросил крепость и куда-то уехал… крепостные войска бежали… армия отступает… При таком положении, что можно дальше сделать?! Ужас, ужас!..“ И слезы еще сильнее полились у него». [70]
Даже апологеты великого князя, такие, как, например, председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, были вынуждены признать: «Вера в в.к. Николая Николаевича стала колебаться. Нераспорядительность командного состава, отсутствие плана, отступление, граничащее с бегством, — все доказывало бездарность начальника штаба при Верховном — генерала Янушкевича» [71] . (Вывод Родзянко о Янушкевиче, как о главном виновнике происходящего, абсолютно нелогичен, но очень характерен для Родзянко.)
70
Шавельский Г. Указ, соч., с. 125.
71
Родзянко М. В. Крушение империи. Харьков: Интербук, 1990, с. 124.
Великий князь Андрей Владимирович писал в своем дневнике: «Алексеев был уже готов отдать и Ригу, ставя этим Петроград прямо в опасное положение. Он, по-видимому, не понимает обстановки и не отдает себе отчета о важности некоторых районов. У него опасная мания отхода» [72] .
Генерал А. И. Спиридович свидетельствовал: «На фронте все неблагополучно. Отступление наших войск продолжается».
Отчаянное настроение было у генерала А. А. Поливанова: «Назад, назад и назад… Над всеми царит генерал Янушкевич… Никакой почин не допускается… Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества… Повторяю, господа, Отечество в опасности. Военные усилия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ожидать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову» [73] .
72
Андрей Владимирович, великий князь. Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича 1915–1916 г. М., 1925, с. 21–65.
73
Кобылий В. Указ, соч., с. 122.
Последствием этих панических настроений командования стали бездумное отступление, якобы по образцу 1812 года, и еще более бездумная высылка приграничного еврейского населения вглубь России, за отдельные случаи шпионажа в пользу немцев, которая сопровождалась приказами великого князя о взятии еврейских заложников. Эти меры великого князя против евреев носили совершенно неадекватный характер, были жестокими и несправедливыми. Видный руководитель кайзеровской военной разведки Вальтер Николаи, допрошенный советской контрразведкой в апреле 1945 года, показал, что во время Первой мировой войны приграничное еврейское население действительно использовалось немцами для вербовки агентуры. «Но, должен пояснить, — говорил дальше Николаи, — что это были низшие слои еврейского населения, не обладавшие большими возможностями для разведывательной службы, а представляли малозначительные сообщения о России» [74] . Массовое выселение евреев, бездумное и хаотичное, несло только вред армии и государству, причем вред, гораздо более тяжкий, чем вред от отдельных случаев еврейского шпионажа. Прибывающие в места нового проживания, евреи пользовались свободой передвижения. Озлобленные и обворованные, они пылали жгучей ненавистью к императорскому строю, и вскоре стали отличным материалом для революции.
74
Родина, 1993, № 8–9.
Воейков весьма скептически отзывался о руководстве великого князя: «Великий князь, будучи неуравновешенным, поддавался впечатлениям минуты; никогда не имея определенного плана действий, он, под влиянием многочисленных советчиков, нередко отдавал, как говорят французы, „ordre“ (приказ), „centre ordre“ (отмена), тем самым создавал „desordre“ (путаница). Особенно много жалоб поступало на его распоряжения по эвакуации Царства Польского. Несмотря на неоднократные обращения по этому поводу Совета Министров к штабу Верховного Главнокомандующего, продолжалось полнейшее разграбление нашими отступавшими войсками мирного населения, разгром богатейших усадеб с историческими дворцами и совершенно ненужные выселения местных жителей, приводившие польский край к полному разорению и к наводнению центральных губерний России насильно эвакуируемыми из черты оседлости евреями» [75] .
75
Воейков В. Н. Указ, соч., 83.
Дороги были забиты беженцами, брошенными на произвол судьбы, среди них началась эпидемия тифа. Ставка более не контролировала ситуацию. Одного удара германских частей по русской дивизии было достаточно, чтобы обратить в бегство целую армию.
Керсновский, рисуя сложившуюся летом 1915 года картину, пишет: «В результате всех неудач Ставка потеряла дух. Растерявшись, она стала принимать решения явно несообразные. Одно из них — непродуманная эвакуация населения западных областей вглубь России — стоило стране сотен тысяч жизней и превратило военную неудачу в сильнейшее народное бедствие. Ставка надеялась этим мероприятием „создать атмосферу 1812 года“, но добилась как раз противоположных результатов. По дорогам Литвы и Полесья потянулись бесконечными вереницами таборы сорванных с насиженных мест, доведенных до отчаяния, людей. Они загромождали и забивали редкие здесь дороги, смешивались с войсками, деморализуя их и внося беспорядок. Ставка не отдавала себе отчета в том, что, подняв всю эту четырехмиллионную массу женщин, детей и стариков, ей надлежит позаботиться и об их пропитании. Организации Красного Креста и земско-городские союзы спасли от верной смерти сотни тысячи этих несчастных. Множество, особенно детей, погибло от холеры и тифа. Уцелевших, превращенных в деклассированный пролетариат, везли вглубь России. Один из источников пополнения Красной гвардии был готов. Прежнее упорство — „Ни шагу назад!“ — сменилось сразу другой крайностью — отступать, куда глаза глядят. Великий князь не надеялся больше остановить врага западнее Днепра. Ставка предписывала сооружать позиции за Тулой и Курском. Аппарат Ставки стал давать перебои. В конце июля стало замечаться, а в середине августа и окончательно выяснилось, что она не в силах больше управлять событиями. В грандиозном отступлении чувствовалось отсутствие руководящей идеи. Войска были предоставлены самим себе. Они все время несли огромные потери и в значительной мере утратили стойкость. Врагу были оставлены важнейшие рокадные линии театра войны, первостепенные железнодорожные узлы: Ковель, Барановичи, Лида, Лунинец. На Россию надвинулась военная катастрофа, но катастрофу эту предотвратил ее Царь» [76] .
76
Керсновский А. А. Указ, соч., т. 3, с. 306. 42
Один из очевидцев тех событий писал уже в эмиграции в 1941 году: «Для объяснения обстоятельств, при которых Императору пришлось самому принять общее командование армией, мы позволим себе сделать некоторое отступление. После нанесения удара макензеновской фалангой 3-й армии под Горлицей, русские войска, начиная с весны 1915 г. до самой осени 1915 г., находились в полном, беспорядочном отступлении. В результате чего враг проник далеко вглубь коренной русской земли, захватил лучшие мощные железнодорожные магистрали и богатейшие области, штабы растерялись, и руководство армиями расстроилось. Получилось полное впечатление краха. Армия, преследуемая энергичным противником, не отступала, а бежала, бросая по дороге материальную часть и огромные склады продовольствия и фуража, взрывая форты сильнейших крепостей и оставляя без одного выстрела прекрасно укрепленные позиции. Штабы давали только один приказ: „назад и как можно скорее и дальше назад“. Нужно было какое-то крупное решение. И вот в этот момент Государь принял на Себя всю ответственность за дальнейшую судьбу Отечества» [77] . Император Николай II не мог спокойно смотреть на то, что происходит с его горячо любимой армией. Он понимал, что великий князь не справляется с возложенной на него задачей.
77
Русская летопись. 1928, № 7.
Надо сказать, что это было очевидно не только императору. Это понимали многие военные, это понимали многие члены правительства, а также и сам великий князь. «Бедный Н., - писал Николай II императрице Александре Федоровне в письме от 11 мая 1915 года, — плакал в моем кабинете и даже спросил, не хочу ли я его заменить более способным человеком. Я нисколько не был возбужден, я чувствовал, что он говорит именно то, что думает. Он все принимался меня благодарить за то, что мое присутствие успокаивало его лично». [78]
78
Николай II в секретной переписке, с. 142.
Не правда ли, вырисовывающаяся картина не совпадает с расхожими фразами о «слабом царе» и «сильном великом князе»? «Летом 1915 года, — вспоминает А. А. Вырубова, — Государь становился все более и более недоволен действиями на фронте великого князя Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперед, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов. Как бы подтверждая слова Государя, началось поражение за поражением; одна крепость падала за другой, отдали Ковно, Новогеоргиевск, наконец, Варшаву. Я помню вечер, когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с известием о падении Варшавы; на нем, как говорится, лица не было. Он почти потерял свое всегдашнее самообладание. „Так не может продолжаться, — воскликнул Он, ударив кулаком по столу, — я не могу сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромят мою армию; я вижу ошибки, — и должен молчать. Сегодня говорил мне Кривошеий, — продолжал Государь, — указывая на невозможность подобного положения“. […] После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина или Государыни, встать Самому во главе армии; это было единственно его личным, непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побежден» [79] .
79
Фрейлина Ее Величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. Москва: Советский писатель, 1991, 156–157.