Господь, мы поднимаемся

Гаврилов Николай Петрович

Как только дорога сузилась до тропинки и пошла через лес, он вырезал из ветки орешника посох. Нервное волнение не проходило, иногда сменяясь приливами необъяснимой безудержной радости, и тогда его губы сами по себе непроизвольно растягивались в улыбку.

В такие моменты он уже сам себе казался ангелом.

В сторону своей деревни мальчишка с посохом больше не оборачивался.

Разные обличия ангела

На шестой день ярмарки в Сен-Дени народу на площади прибавилось. Обозы

с мешками загородили все прилегающие к площади улочки. В самом конце площади возникли скотные ряды с мычащими коровами и овцами.

Везде: возле винных бочек, между торговыми рядами, на ступенях храма толпами сидели калеки, тряся головами и выставляя прохожим свои язвы.

Закатывали глаза, показывая бельма, протягивали шелушащиеся культи. Ныли, причитали, выворачивали душу. Возле входа в ратушу на солнышке сидел слепой менестрель, и тоскливым, полным несбывшихся надежд, голосом пел песню о бескрайних просторах, вересковых пустошах и дали пыльных дорог, заставляя людей на миг поверить в призрачность золота и вечность страданий. Слушая его, рука сама тянулась к кошельку.

Акробаты в двухцветных красно-синих одеждах на маленьком пятачке истоптанной в грязь земли, вертели сальто и делали стойку на вытянутых руках. Их шапки были украшены бубенцами, а на губах играла нарисованная улыбка. Каждый хотел быть замеченным, глаза разбегались от выставленной напоказ ловкости и немощи.

В этот майский день прогуляться по ярмарочной площади вышли двое знатных мужчин. Один из них, пожилой, с аккуратно стриженной седой бородкой, с бледным лицом, в котором читалось что-то хищное, был одет в дорогой красный кафтан, отделанный у обшлагов серым беличьим мехом, с золотой цепью поверх высокого ворота. Он являлся представителем городского магистрата. Второй, в плаще с капюшоном из добротного фламандского сукна, с золотой пряжкой на мантии, был приором монастыря францисканцев в Париже.

Приезд приора в Сен-Дени можно было назвать случайностью. Он мог приехать сюда на месяц позже или раньше; дела, которые его сюда привели, не требовали срочности, это была обычная рутинная тяжба с местным монастырем по поводу одного спорного земляного надела с находящимся на нём замком, – старинной каменной башней с узкими окнами-бойницами. Бывший владелец составил на нее два разных завещания. Но судьбе было угодно, чтобы настоятель францисканской общины приехал в Сен-Дени именно в дни ярмарки.

Возникший совсем недавно орден францисканцев проповедовал нищету. Приор её тоже проповедовал. На его груди под рясой висела тяжёлая золотая цепь, мантия застёгивалась спереди золотой пряжкой, а кожа на великолепно сшитых сапогах была настолько мягкой, что её, казалось, перед этим полгода вымачивали в винном уксусе. На мизинце неярко играл светом перстень с кроваво-красным рубином. Это был холёный, властный пятидесятилетний мужчина с матовым лицом, бритой макушкой и неуловимыми глазами. В аббатстве поговаривали, что этот пастырь, призванный охранять стадо от волков,

сам стал волком для своих овец.

Приор монастыря не верил в Бога. Вернее, почти не верил. Ему, сыну незнатных родителей, духовная карьера представлялась единственной возможностью попасть в мир сильных. Церковь воспринималась им как лестница, ведущая к власти.

Судьбе было угодно, чтобы они непременно встретились: вихрастый деревенский мальчишка и взрослый расчётливый мужчина, использующий веру людей в своих целях. Две нити разных судеб протянулись одна к другой, – оставался лишь один маленький стежок, чтобы они вместе составили единый узор на полотне будущих событий.

Негромко разговаривая, приор вместе с представителем магистрата прошли вдоль скотных рядов, а после свернули на прилегающую к площади узкую улочку. Здесь их внимание привлекла толпа крестьян, плотно окруживших какого-то мальчишку.

Очевидно, мальчишка только что закончил говорить, его глаза блестели, на щеках проступил румянец. В руке он сжимал пергаментный свиток. В толпе выделялась женщина, одетая в чёрное вдовье платье, держащая за руку своего малолетнего сына. Женщина с каким-то ужасом смотрела на стоящего в центре мальчишку. При приближении двух знатных мужчин толпа расступилась.

– Что здесь происходит? – спросил сразу у всех представитель магистрата.

– Да вот – проповедует, – ответил один крестьянин с рябым от оспы лицом. – Говорит, благословение у него. Ангела видел.

– О чём же ты проповедуешь, мальчик? – улыбнулся представитель магистрата.

Мальчишка молчал.

– Говорит, что призван собрать новый крестовый поход, – ответил за него рябой крестьянин. – Только вместо взрослых освободить Гроб Господень должны дети. Невесть что. Письмо у него какое-то к королю Франции.

– Дай-ка письмо, – недослушав крестьянина, подойдя к мальчишке вплотную, потребовал представитель магистрата.

Приор тоже подошел поближе. Толпа слушала.

– Подписано – королю Франции, – насмешливо произнёс представитель магистрата, быстро осмотрев грязный, захватанный пальцами свиток. – Без титулов, без имени, без соответствующего обращения. Просто – королю Франции. На сургуче никаких знаков. Какой-нибудь обученный грамоте сумасшедший ходит по деревням и раздаёт детям свои послания. Бред какой-то. Поход детей. Как вам это, ваша светлость?

Приор промолчал, задумчиво глядя на мальчишку.

– Говорит, зайдите в храм, посмотрите на мощи святого Дионисия, – вновь принялся рассказывать словоохотливый крестьянин. – Они все в золоте и драгоценных камнях. Посмотрите на нити из его одежды. Они тоже в золотом ларце. А такова ли судьба гробницы самого Господа? Пойдите за море и посмотрите. Вы, говорит, все лжецы. Идёте в крестовый поход, чтобы грабить, и верите так, как вам удобно. Мол, поэтому Господь и избрал детей. А если, говорит, меня никто из детей не услышит, пойду освобождать святыню один. Вот такие его слова, господин.