Господи, подари нам завтра!
Шрифт:
– Мама, Нюмчик и Геля завтра женятся! – с порога крикнула Мирка, – он ей всё простил. Они на днях уезжают в Фастов. Нюмчику дали направление. Будет работать учителем.
Рут в ответ лишь кивнула, а сердце сжалось и подпрыгнуло к самому горлу.
– Теперь у вас с папой всё наладится. Мама, умоляем тебя, поставь крест на этом деле. Скажи: «Бом», – Тойба просительно заглянула ей в лицо, – ты же сама нас учила.
– Идите домой, – строго сказала Рут и села у окна в ожидании Бера.
Он пришел за полночь, когда её сморил сон. Заслышав скрип двери, она вскинулась.
– Ждёшь? – спросил он, Рут почувствовала запах вина. – Думаете, конец Беру Ямпольскому? Нет, это
«Сколько же можно терпеть этот позор, эту пытку?» – подумала Рут. В эту ночь она твёрдо решила уехать к Симке.
– Надолго? – спросил равнодушно Бер, услышав эту весть.
«Навсегда», – хотела отрезать Рут, но лишь уклончиво ответила:
– Посмотрим.
И хотя на дворе стояло знойное лето, она упаковала пальто и шаль. Бер, казалось, не замечал её сборов. После женитьбы и отъезда молодых, он почти не выходил из дома. Иногда брался за работу, но у него всё валилось из рук. И тогда ложился на кушетку, часами пристально вглядывалась в потолок.
В первых числах июня, когда у Рут уже были билеты на поезд, пришло письмо от Симы. «Мама и папа, – писала она мелким четким почерком, – поздравьте! Я вышла замуж. Мой муж , Менахем Штернис, родом из Вильно. По специальности – музыкант, но сейчас, временно, работает на стройке подсобником. Не волнуйтесь, если от нас долго не будет писем. Нам, возможно, придётся переехать, поэтому в гости вас пока не зовём. Хочется повидаться, но Менахима сильно укачивает в дороге».
– Что это? – испуганно спросила Рут, когда Бер кончил читать письмо.
– Нашла с кем связаться ! С литовским евреем, – со злобой выкрикнул он, – наверняка, сосланный! Раньше у неё был отец-лишенец, а теперь еще и муж. Наша дочь из тех лошадок, котрые готовы нестись сломя голову хоть к черту на рога, только бы не стоять на месте.
«Как все Ямпольские», – с горечью подумала Рут.
4.
Всему есть мера на этой земле – и радости, и горю. И малое тонет в большом. И большое возвеличивается малым.
Война с немцами, которая началась так внезапно, стремительно прорывалась на юг. В первых числах июля Бер хмуро сказал:
– Нужно бежать! – и начал укладывать в мешок свой сапожный скарб.
– Зачем? Через месяц все кончится, – заупрямилась Мирка, боясь потерять свое место за кассой.
И тут мама Рэйзл, впервые за все годы женитьбы сына, стала на сторону невестки:
– Мирка права. Бежать? Куда? Зачем? Бросить всё на разграбление? А как быть с врачом? Вдруг Боруху станет плохо? Нудельман наблюдает мальчика с рождения. И главное – чего бояться? Допустим, придут немцы. Ну так что с того? В 18 году они тоже пришли, навели в городе порядок. У моего папы в те годы была табачная лавка, – Рэйзл приосанилась, – вы же знаете, у нас в семье всегда было свое дело…
– Вы решили остаться? Опять открыть свою скобяную лавку?
Продавать смерти гвозди и лопаты? – оборвала её Тойба, – дело ваше, почему бы и нет? А мы хотим жить! – и метнула на сестру грозный взгляд, – не будь дурой. Собирайся!
Кому как не Тойбе было знать, что нельзя медлить ни минуты.
Накануне сосед по коммуналке Тимошка, живший с женой Нюрой и двумя маленькими дочками в самом конце длинного, как кишка, коридора, прокрался, как обычно, к ней ночью в одних носках. Эти игрища длились у них уже около года, и Тойба начала подумывать о замужестве, но Тимошка молчал. Тойбу это молчание жгло огнем, хотя знала: Тимошка не
– Танюха! Беги, предупреди папку с мамкой! Чтоб завтра вашего духа здесь не было. И Тойба поняла: нужно бежать. Потому что Тимошка, Тимофей Кулик, который на службу ходил в штатском в большое серое здание на площади, по праздникам – надевал гимнастерку со шпалами в петлицах и стоял на парадах рядом с трибуной.
Под напором Тойбы и Бера Мирка нехотя собрала узел с вещами. Ночью началась бомбежка. Вихрь страха подхватил и понёс семью Ямпольских вместе с толпой беженцев по дорогам и просёлкам, точно колючее перекати – поле по голой степи.
В начале зимы, после многих месяцев странствования, после подвод, теплушек и деревенских розвальней, наконец, осели на Урале, в бревенчатой избе на окраине небольшого городка. Бер тотчас принялся за работу. Казалось, внезапно разразившееся несчастье вернуло его к жизни. Опять, как в прежние времена, он сидел за своим верстаком, не разгибая спины с утра до вечера. И Рут боялась вымолвить лишнее слово, чтобы не нарушить непрочный мир. Теперь за её стол, как в первые годы их совместной жизни, садились не только они с Бером, но и две дочери – Тойба и Мирка. Осенью к ним прибились Геля с сыном. Когда Рут увидела на пороге сестру, в первый миг не узнала. Грязная, оборванная беженка с котомкой за плечами и ребёнком на руках – много таких стучалось в ту пору. Но, разглядев, ахнула, потащила в дом. И лишь в сенях подумала о Бере: «Боже мой! Что я делаю?» Он, увидев Гелю, вспыхнул, но тотчас нахмурился:
– А, ты! – и ушел в работу.
Оставшись один на один с Рут, хмуро спросил :
– Как она нас нашла?
– Не знаю, – солгала Рут.
Хотя сама, едва лишь осели, начала слать письма Симке, пытаясь разыскать Гелю и Нюмчика. И не только Симке, но и всем соседям, близким и дальним родственникам. Тойба и Мирка безропотно при свете коптилки писали под её диктовку и носили письма на почту, утопая по колено в сугробах.
– Не приваживай. Пусть снимет угол. И без неё тесно, – не слушая оправданий жены, отрывисто бросил Бер.
Геля поначалу была сумрачна, плакала по Нюмчику, которого с первых дней войны взяли на фронт. Но после оправилась, пришла в себя, поступила на завод кладовщицей и повеселела.
– Долго твоя сестра будет у нас крутиться? – хмуро спрашивал Бер.
– Потерпи немного, – покорно кивала Рут, – ты же знаешь, как тяжело здесь найти квартиру. А с ребёнком – и подавно. Никто не хочет беспокойства.
А ночами молилась:
– Боже, смягчи его душу. Не ради себя прошу – ради кровинки моей, мальчика.