Господи, подари нам завтра!
Шрифт:
Угрюмый и подавленный Бер вернулся домой лишь к полуночи.
Ворочался, долго не мог уснуть. А под утро приснился сон. Будто он притаился на чердаке своего дома в Каменке. Из слухового окна видна дорога и скачущие всадники в высоких смушковых папахах с красными лычками. Гогоча во все горло: «Пляшить, жиды, пляшить!», они гонят шомполами и саблями от синагоги к реке горстку старых евреев в талесах. Он вскидывает ружьё и целится в казака с пышными черными усами. Невесть откуда взявшаяся Лея, вдруг крепко обхватывает его за шею: «Они убьют тебя! Что будет тогда с моими девочками?!» Он хочет крикнуть: «Отпусти!» Но голос его не слушается.
Бер
Беру захотелось вновь стать юношей. Тонкошеим, худым и неуклюжим, осторожно трогающим Леины белые колени в крупных брызгах золотых веснушек. Потому что если жизнь невыносима, если дети не удались, годы прошли даром, значит нужно, пока не поздно, вернуться назад и всё начать сначала.
А Рут жила своими мелкими хлопотами хозяйки и большим горем матери. По воскресеньям, нагрузив едой две плетёные кошелки и завязав в платочек сэкономленные за неделю деньги, она выходила из дома. Вначале направлялась к старшей. К Тойбе, с которой никогда нельзя было угадать, замужем ли она. И если да, то как долго это протянется.
– Мамуся пришла! – кричала Тойба, бросаясь ей навстречу, по пути сметая со стульев и спинки кровати мужскую рубашку, майку – всё, что могло свидетельствовать о её неправедной жизни. Рут делала вид, что ничего не замечает. Она пила спитой чай, у Тойбы никогда не хватало денег на еду: весь её заработок на швейной фабрике в первый же день уходил на помаду, крем от веснушек и пудру рашель. Слушая болтовню дочери, кивала головой, как китайский болванчик, украдкой оглядываясь и отмечая про себя задвинутый под кровать мужской ботинок или скомканный носок. А сердце её ныло от боли. Мешая ложечкой чуть подкрашенный кипяток, Рут искоса смотрела на осиную талию Тойбы и неслышно молилась: «Готыню, прошу Тебя, пусть она станет, наконец, матерью. Пусть родит хоть байстрюка. Быть может, тогда в ней затихнет этот пожар!» Потом чашки сдвигались в сторону. Тойба расстилала белый лист бумаги, и Рут, с трудом читавшая по слогам, с благоговением смотрела на дочь. А та, по-детски склонив голову набок, старательно выводила: «Дорогая сестра Симочка! У нас все живы, здоровы!» «Ай-яй-яй, – плакала душа Рут, – так погубить себя. Дать закопать живьём. Кому нужна была эта учёба? Послали, как последнюю каторжанку, в Сибирь, на какую-то стройку. Ни кола, ни двора. Даже подушку с собой взять не захотела. Ходит, одетая, точно биндюжник, – в ватнике и сапогах. Вокруг одни иноверцы. За кого она там может выйти замуж? А годы идут. Боже, образумь этих Ямпольских».
– Мама, что дальше? – нетерпеливый голос Тойбы возвращал Рут к действительности, она сглатывала тяжелый комок:
– Пиши, что скучаем и ждем. Папа тоже.
От Тойбы Рут уходила налегке, с пустыми кошелками. Лишь на дне одной из них лежал конверт с письмом. Она держала путь на Раскидайловскую, к Мирке. Но, не доверяя свою драгоценную ношу ни одному почтовому ящику в городе,
Приближаясь к двору, где жили Кобыливкеры, Рут внутренне подбиралась. Мирка, застряв под кровом этой семьи, жила среди них как вражина, строго соблюдая закон – ни мира, ни войны. Рут, вступая на порог этого дома, чувствовала себя смущенно и неуверенно. Обычно, дверь ей открывала Рейзл, у которой при виде родственницы появлялась на губах кислая улыбка. Но Рут делала счастливое лицо:
– Шалом, сватья! Мир вам! – она здоровалась с фальшивой радостью, осознавая – мира здесь не было и не будет, возможны лишь краткие перемирия. И в этом была та высокая дипломатическая ложь, без которой не могут обойтись послы враждующих держав.
– Что тебе сказала эта ведьма? – настороженно встречала её Мирка.
– А что она может мне сказать? – Рут деланно безразлично пожимала плечами.
И тогда Миркино лицо прояснялось. Она коротким клевком целовала Рут и усаживала на кровать – единственное, что ей принадлежало в этом доме.
– Ну как дела? – спрашивала Рут, доставая из тайников своей одежды узелок с деньгами и протягивая его дочери.
– Нет, мама, нет! – горячим шепотом начинала отнекиваться Мирка, поминутно оглядываясь на дверь и отталкивая руку Рут.
– Не морочь голову, – она засовывала узелок под подушку, – солить мне их, что ли? Папа с Божьей помощью зарабатывает, на еду нам хватает, что еще нужно в нашем возрасте? – Рут хотелось долго и обстоятельно говорить о своей жизни, о боли и тревоге, которые гложут её.
– Но обида переполняла Миркину душу, и она перебивала мать:
– Вчера эта ведьма… – вступала Мирка, и её глаза загорались недобрым огнём.
Рут слушала, качая головой: «Боже! Что за жизнь у моей девочки.
Своим врагам не пожелаю. Эта Рейзл – настоящий казак в юбке.
Хлебом не корми – дай только помахать шашкой. Она ни на миг не спускает глаз с этого недотёпы Боруха и командует им как хочет, – даже в его супружеской постели. Конечно, Мирка тот еще фрукт. Я свой товар знаю. Но надо же как-то жить. Надо смириться с тем, что есть». И она делала робкую попытку смягчить Миркино сердце:
– Мирелэ! Золотце! Я тебя прошу! Пусть всё горит ясным пламенем! Какое тебе до нее дело? У тебя есть свой муж, свой примус, своя кастрюля. Сегодня ты сварила бульон, завтра борщ. От кого ты зависишь? Кто-то тебе может сказать «да» или «нет»?
– Не говори глупости! Какой борщ? Кому я буду готовить? – взмывала, словно коршун, Мирка. – Эта ведьма внушила Боруху, что с его слабым желудком ничего нельзя есть из моих рук. А для себя мне ничего не нужно? Ты же знаешь мою работу.
– Да, да, – торопливо кивала Рут, – благодарение Богу ты всегда сыта.
Миркина работа была предметом тайной гордости Рут. Иногда она нарочно возвращалась с базара кружным путём, чтобы на минутку заглянуть в городскую столовую, где Мирка в белом туго накрахмаленном халате и кружевной наколке сидела за кассой. Рут любовалась, глядя на ловкие пальцы дочери, мгновенно отсчитывающие сдачу. Но её пугали приветливые улыбки, которыми Мирка одаряла знакомых посетителей. «Слишком много мужчин вокруг. Так недолго и до греха при таком муже». Но тут ничего нельзя было поделать. Рут умела смиряться с тем, что преподносила ей жизнь. Тем более что на бочку дёгтя одна-другая ложка мёда все-таки перепадала. Нужно было только верить, надеяться и ждать.